Око за око. Часть 2.
Jan. 6th, 2010 01:05 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
silver_mewЧасть 1 здесь
Проснулся он от острой боли в руке. Голова была мутной, тяжёлой, изучающий взгляд из сна не отпускал, затягивал обратно.
Боль усилилась. Он поднёс руку к глазам: на пальце висел, вцепившись в него изо всех сил, Ланселот.
– Ты с ума сошёл? – хрипло спросил Марек и закашлялся.
И понял, что голова у него тяжёлая не со сна, а потому, что комната полна сизого дыма.
Пахло горелым деревом. Ланселот, отпустив палец, раскрыл пасть и тяжело дышал, переступая лапками по одеялу.
Что-то где-то затрещало.
– Пожар!! – закричал Марек, и снова закашлялся.
Он выполз из постели. Из щелей в полу тоненькими струйками сочился дым. Натянув штаны и куртку, Марек опрокинул себе на голову кувшин с водой, стоявший рядом с кроватью. Сунул Ланса поглубже в карман и выбежал из комнаты.
Занялось, судя по всему, внизу – на втором этаже ничего не горело, зато дым плотным облаком висел в воздухе, Марек прижал к лицу рукав и, смаргивая выступавшие слёзы, начал пробираться по коридору, ведя рукой по стене.
Хорошо, что гостиница пуста, оба торговца съехали вчера вечером, новых постояльцев не прибыло. В доме никого нет, кроме самого Марека и хозяев.
Их комнаты на первом этаже.
Им ничем сейчас не поможешь, решил Марек. Нужно выбираться самому, на окнах комнат здесь везде чёртовы решётки, но есть окно в конце коридора, второй этаж – это невысоко, можно спрыгнуть.
Снова затрещал пол, сквозь дым пробились оранжевые отблески.
Марек ускорил шаги, до окна осталось совсем немного.
Крик. Пронзительный, истошный.
Детский.
Нет, сказал Марек, нет, это же самоубийство. Нет. А если в её спальне на окне тоже решётка? А если родители не смогут к ней пробраться?
Ещё один крик, перешедший в кашель, который заглушило гудение и треск пламени.
Чёрт бы вас всех побрал, с тоской подумал Марек. Повернулся и быстро, боясь передумать, побежал к лестнице, ведущей на первый этаж.
Волна жара ударила ему в лицо, пришлось зажмуриться. В дыму было видно плохо, а он понятия не имел, где находится комната девочки. К счастью, она закричала в третий раз, оказавшись совсем рядом, в коридоре первого этажа, прижавшаяся к стене, кашляющая и перепуганная до смерти.
– Родители где? – крикнул ей в ухо Марек.
Девчонка снова закашлялась. Без толку, понял Марек, она сейчас ничего ему не скажет. Подхватил её на руки и осмотрелся, насколько это оказалось возможно. Огонь был уже везде, гостиница быстро превращалась в гигантский костёр, на месте двери в большую залу, сквозь которую требовалось пройти, чтобы выйти из дома, стояла стена пламени.
Почему никто ничего не тушит, со злостью подумал Марек. Он не мог понять, куда ему теперь бежать: снова по лестнице наверх? Или направо, в кухню, чтобы выбраться через чёрный ход?
Рухнула лестница, взметнув рой искр, часть из которых долетела до Марека и девочки. Это решило дело: укутав ребёнка полой куртки, он поглубже вдохнул горячий, ядовитый воздух, усилием воли подавив кашель, и нырнул в тёмную (к счастью, пока ещё тёмную) кухню.
Он не знал точно, куда идти, дышать было нечем, он наткнулся на стол, больно ушиб коленку и едва не упал. В голове от дыма мутилось. Марек закашлялся раз, потом другой, ничего не было видно, потом стало светлее, потому что дверь, ведущую вовнутрь дома, через которую он зашёл недавно в кухню, охватил огонь.
Он увидел дверь чёрного хода, заложенную тяжёлым засовом, опустил девочку, которая к тому времени потеряла сознание, на пол, и попытался вытащить деревянный брус из петель.
Должно быть, эту дверь использовали редко: открываться засов не хотел. Марек опустился на колени, пережидая очередной приступ головокружения, понимая, что если он прямо сейчас не откроет дверь, то задохнётся. На секунду его охватило равнодушие: подумаешь, большое дело. Потом он вспомнил о рыженькой дочке трактирщика, и снова попробовал сдвинуть засов. Тот нехотя поддался. Марек удвоил усилия. Сзади рухнула балка, упав совсем близко, между Мареком и ребёнком, придавив полу куртки, в которую была завёрнута девочка. Засов выпал, Марек встал, держась за стену, и налёг на дверь. Та неожиданно легко открылась, и порыв горячего воздуха, устремившегося наружу из горящего дома, сбил Марека с ног. Он поднял девочку, с силой дёрнул куртку, оторвав от неё придавленный подол, и, шатаясь, выпал из дома.
Гудело пламя. Перед гостиницей стояли трое людей – мужчина и две женщины, прижавшиеся друг к другу.
И никого больше. Ни одного человека. Никто не бегал с вёдрами, никто не тушил пожар. Марек сел, кашляя и моргая, изо всех сил дыша полной грудью. Горло саднило. Происходящее отказывалось умещаться у него в голове.
Мужчина не был трактирщиком. Ни одна из женщин не была его женой.
Одна из них подошла к нему, взглянула на девочку, которая всё ещё была без сознания.
– Она жива? – присела, отёрла влажной тряпицей, невесть откуда нашедшейся, перепачканные в саже щёки ребёнка.
У неё было доброе, очень спокойное лицо.
Девочка закашлялась, не открывая глаз. Женщина кивнула:
– Хорошее дело сделали, сударь. Жаль, родители не выбрались, девчонка сиротой осталась.
– Почему? – спросил он хриплым шёпотом.
– Потому что сгорели оба, – отозвалась женщина с удивлением.
– Нет, – покачал головой Марек. Соображалось ещё плохо, и говорил он медленно. – Почему никто не помогает? Не заливает огонь?
Женщина посмотрела на него очень внимательно.
– Вы не здешний, – догадалась она. – В первый раз у нас. Посудите сами: разве два-пять человек эдакое пламя затушат? А больше, это уже толпа, если общее дело делают. Значит, никакой пользы тушить, только худом кончится. Дома стоят друг от друга далеко, не перекинется. Теперь только ждать, когда само погаснет.
Помолчала, и вздохнула с лёгкой грустью:
– Жаль, хозяин погиб. Хороший был человек. И кому-то ведь теперь придётся заделаться трактирщиком, гостиницу для приезжих торговцев держать. А дело неприбыльное, мало ведь у нас приезжих…
Марек с удивлением понял, что с трудом сдерживает желание ударить её. Он никогда не бил женщину, но сейчас вся его выдержка ушла на то, чтобы заставить разжаться кулаки. Та, что-то поняв или почувствовав, настороженно посмотрела на него и отступила назад, к своей подруге.
Они не виноваты, убеждал Марек себя, они такие выросли, с детства, у них такой город, каждый сам за себя, нельзя вместе, даже дружить, наверное, нельзя…
Он вспомнил, схватился за грудь, забыв о том, что снял куртку. Сообразив, подхватил её с земли, всю перепачканную и оборванную.
Кармана не было. Вместо него была дыра, рваная, с обугленными краями. Как раз туда, кажется, упала злосчастная балка.
– Ланс! – завопил Марек, срывая настрадавшееся горло. – Ланселот!!
Словно в ответ на его крик, рухнула крыша, выбросив в небо длинный столб пламени.
Мужчина, смотревший на пожар, отошёл на два шага и прикрыл глаза рукой.
Марек встал. Бережно укрыл остатками куртки девочку и направился к наблюдавшим за пожаром.
Мужчина и женщины переглянулись и придвинулись ближе друг к другу.
– Вы, – сказал Марек. – Вы не люди. Вы толпа, понимаете? Весь город – это одна большая толпа, и совершенно неважно, что вы сидите по своим норам, вы всё равно остаётесь толпой, вы думаете и ведёте себя как толпа. Вы разучились поступать по-человечески, а может, и не умели никогда.
Они смотрели на него со страхом и враждебностью – три человека, как один. Одинаковые глаза. Одинаковые лица.
Совершенно одинаковые.
Наверное, в первый раз за сорок лет, для того, чтобы стать толпой, хватило всего троих людей.
Марек рассмеялся: ничего не мог с собой поделать. Смех переходил в кашель, из глаз текли слёзы, но он не останавливался – смеялся, глядя в глаза толпы. Одни глаза на всех, до краёв налитые пустотой, жадностью до зрелищ и неприязнью к чужакам.
– Будь вы людьми, – кричал он, сквозь смех и кашель, – вы бы смогли! Вы бы справились! Но разве вам по силам противостоять зову толпы, который въелся в ваши души!
Их уже было не трое: пятеро. Нет, семеро. Хлопали двери домов, из них выходили жители города, один за другим, присоединялись к толпе. А Марек смеялся – даже тогда, когда десятки рук подхватили его и повели по тёмным улицам города, толкая и дёргая, передавая друг другу, держа так крепко, что на плечах и спине наверняка оставались синяки.
Он знал, куда его ведут – туда, откуда всё началось сорок лет назад.
– И не думайте, – кричал Марек, стараясь, чтобы его голос долетел как можно дальше, чтобы его услышали все, – не думайте, что вы не виноваты! Потому что это не так!!
Снопов, приготовленных для костра, на пустыре сейчас, конечно, не было. Зато были кучи какого-то тряпья, прошлогодних веток и мусора, который только и ждал того, чтобы его подожгли. Марек вертел головой, ловя людские взгляды, но лица расплывались перед глазами, сливались, и все его крики были бесполезны. Не достучаться.
Марек даже не понял в первый миг, когда заметил Риту. Она была, как и многие другие женщины, в ночной рубашке, поверх которой было наспех что-то накинуто. Волосы распущены по плечам. Улыбка на губах – рассеянная, предвкушающая, совершенно чуждая ей улыбка.
– Рита, – сказал Марек. Голос был хриплым, сорванным от криков. – Рита, пожалуйста.
Она не слышала. Она была с ними, полностью, без остатка.
– Проснись! – закричал он изо всех сил. – Ну, хотя бы ты, проснись!
Её кто-то оттеснил, и, сколько Марек не вглядывался, он не мог больше её увидеть.
Шест был толстый, основательный. Марек не сопротивлялся, когда его привязывали, осознавая бесполезность этого занятия.
– Будьте вы прокляты, – сказал он, глядя в лицо затягивавшему верёвки худощавому горожанину в щегольском сюртуке на голое тело. – А, впрочем, что я говорю. Вы же и так прокляты.
И снова рассмеялся. Ему почему-то совсем не было страшно.
Может быть, потому, что он сегодня уже горел?
Мусор никак не хотел разгораться – должно быть, успел намокнуть и перепереть. Дымил, чадил, и только когда в кучу бросили не меньше дюжины факелов, костёр ожил, загудел, и языки пламени поднялись выше человеческого роста, закрыв от Марека толпу.
– Повтори это ещё раз, – сказал голос из-за его спины.
Марек обернулся, насколько позволили ему верёвки, и увидел, что в круге пламени он не один.
С другой стороны шеста, спиной к нему, была привязана старая женщина в грязных лохмотьях.
А ещё почему-то совершенно не чувствовалось ни жара от костра, ни запаха дыма.
– Что я должен повторить? – спросил Марек.
– Скажи ещё раз, что они прокляты, – ответила старуха. – Что они не люди, и никогда не смогут стать людьми, и их дети, и дети их детей обречены на проклятье.
– Зачем тебе это надо? – удивился он. – Неужели у твоего заклятия кончаются силы?
– Это надо не мне, а тебе, – в её голосе он почувствовал усмешку, хотя и не видел её лица. – Если ты сделаешь это, то не погибнешь без смысла, а останешься здесь, частью этого самого заклятия.
Она всё-таки рассмеялась. Её смех был как треск пламени.
– Как ты?
– Как я, – подтвердила она.
– Не хочу, – сказал Марек.
– Как знаешь. Умирай бесполезно, словно глупое животное.
Верёвки немного ослабли – совсем чуть-чуть. Марек почувствовал за спиной пустоту.
– Одна минута, – сказал голос за левым плечом. – Даю тебе ещё ровно одну минуту на то, чтобы передумать, потом огонь возьмёт то, что ему положено.
Марек глубоко вдохнул. Он ощущал свежесть и прохладу весенней ночи, хотя вокруг плавали струйки дыма, а над дровами дрожал горячий воздух.
Одна минута.
– Вы… – сказал он, и замолчал. Пламя не давало ему увидеть толпу, но он знал, что толпа, затаив дыхание, смотрит сейчас на него, чувствовал обращённые к нему лица и взгляды.
Марек закрыл глаза, но это не помогло – взгляд всё равно ощущался.
– Проснитесь, – сказал он, не открывая глаз. – Вы ведь можете, ну проснитесь же. Должно же в вас остаться что-то человеческое.
На Марека дохнуло волной плотного жара, у него перехватило дыхание, глаза и ноздри забил дым.
Его минута истекла.
***
Он проснулся. Было утро – довольно позднее, судя по всему.
Тишина. Мягкая, удобная кровать. Он в гостинице.
Надо уезжать из города, как он вчера обещал Рите и трактирщику.
Марек протянул руку, чтобы взять со стула одежду, и вскрикнул от боли. Рука была покрыта волдырями от ожогов.
– Лежи, – посоветовал кто-то. – И не двигайся. Тебе после такого ещё неделю лежать, не меньше.
Марек проморгался, осторожно повернул голову (шея тоже болела) и уставился на Риту, сидевшую рядом с кроватью.
Нет.
Не с кроватью. С телегой, на которой лежала охапка сена, застеленная сверху чистым тряпьём.
– Воды, – тихо сказал Марек. Точнее, прохрипел, в горло словно натолкали битого стекла.
– Лерка, дай ему воды, – попросила Рита.
Сбоку, откуда-то из-под живота чалой лошадёнки, вынырнула рыженькая девчушка (часть прядей была явно короче, чем вчера вечером – должно быть, наспех обрезана ножницами) и поднесла ко рту Марека бутыль, в которой плескалась вода.
Он пил долго, потому что не мог как следует приподняться. Ломило всё тело.
– Рита, – сказал он, напившись, – меня сильно обожгло? Я… ну, лицо.
– Идиот, – ответила она, морщась. – Он о лице думает. Не волнуйся. Всё цело. Волдыри сойдут, будешь, как новенький.
– А кривишься почему? – обеспокоился он.
Вместо ответа, Рита молча помахала перед его носом руками. Обе руки были перебинтованы. Левая до локтя, правая почти до плеча.
– У меня, в общем, тоже всё цело. Ну, так… может, шрам останется. Верёвки, которыми ты был к шесту привязан… узлы были тугие, зараза…
– Мы куда едем? – спросил Марек.
– Не решила ещё, – мрачно сказала Рита. – Это важно?
– Тебе исполнится восемнадцать через четыре дня.
– Ей исполнилось восемнадцать позавчера, – встряла Лерка тихонько. – Ты семь дней без памяти провалялся.
– Там видно будет, – сказала Рита. – Лерка, залазь на телегу, поехали.
– Что видно? – спросил Марек. – Тебе же нельзя уезжать из города.
– Не знаю. По-моему, мне уже можно. По-моему, ты его немножко снял.
– Что?
– Что-что. Проклятье, что ещё. Говорю же, не знаю. Раз мы… я… смогли очнуться. Там разберёмся, в общем. Лерка, да залазь, говорю тебе, кто лошадью-то править будет??
Проснулся он от острой боли в руке. Голова была мутной, тяжёлой, изучающий взгляд из сна не отпускал, затягивал обратно.
Боль усилилась. Он поднёс руку к глазам: на пальце висел, вцепившись в него изо всех сил, Ланселот.
– Ты с ума сошёл? – хрипло спросил Марек и закашлялся.
И понял, что голова у него тяжёлая не со сна, а потому, что комната полна сизого дыма.
Пахло горелым деревом. Ланселот, отпустив палец, раскрыл пасть и тяжело дышал, переступая лапками по одеялу.
Что-то где-то затрещало.
– Пожар!! – закричал Марек, и снова закашлялся.
Он выполз из постели. Из щелей в полу тоненькими струйками сочился дым. Натянув штаны и куртку, Марек опрокинул себе на голову кувшин с водой, стоявший рядом с кроватью. Сунул Ланса поглубже в карман и выбежал из комнаты.
Занялось, судя по всему, внизу – на втором этаже ничего не горело, зато дым плотным облаком висел в воздухе, Марек прижал к лицу рукав и, смаргивая выступавшие слёзы, начал пробираться по коридору, ведя рукой по стене.
Хорошо, что гостиница пуста, оба торговца съехали вчера вечером, новых постояльцев не прибыло. В доме никого нет, кроме самого Марека и хозяев.
Их комнаты на первом этаже.
Им ничем сейчас не поможешь, решил Марек. Нужно выбираться самому, на окнах комнат здесь везде чёртовы решётки, но есть окно в конце коридора, второй этаж – это невысоко, можно спрыгнуть.
Снова затрещал пол, сквозь дым пробились оранжевые отблески.
Марек ускорил шаги, до окна осталось совсем немного.
Крик. Пронзительный, истошный.
Детский.
Нет, сказал Марек, нет, это же самоубийство. Нет. А если в её спальне на окне тоже решётка? А если родители не смогут к ней пробраться?
Ещё один крик, перешедший в кашель, который заглушило гудение и треск пламени.
Чёрт бы вас всех побрал, с тоской подумал Марек. Повернулся и быстро, боясь передумать, побежал к лестнице, ведущей на первый этаж.
Волна жара ударила ему в лицо, пришлось зажмуриться. В дыму было видно плохо, а он понятия не имел, где находится комната девочки. К счастью, она закричала в третий раз, оказавшись совсем рядом, в коридоре первого этажа, прижавшаяся к стене, кашляющая и перепуганная до смерти.
– Родители где? – крикнул ей в ухо Марек.
Девчонка снова закашлялась. Без толку, понял Марек, она сейчас ничего ему не скажет. Подхватил её на руки и осмотрелся, насколько это оказалось возможно. Огонь был уже везде, гостиница быстро превращалась в гигантский костёр, на месте двери в большую залу, сквозь которую требовалось пройти, чтобы выйти из дома, стояла стена пламени.
Почему никто ничего не тушит, со злостью подумал Марек. Он не мог понять, куда ему теперь бежать: снова по лестнице наверх? Или направо, в кухню, чтобы выбраться через чёрный ход?
Рухнула лестница, взметнув рой искр, часть из которых долетела до Марека и девочки. Это решило дело: укутав ребёнка полой куртки, он поглубже вдохнул горячий, ядовитый воздух, усилием воли подавив кашель, и нырнул в тёмную (к счастью, пока ещё тёмную) кухню.
Он не знал точно, куда идти, дышать было нечем, он наткнулся на стол, больно ушиб коленку и едва не упал. В голове от дыма мутилось. Марек закашлялся раз, потом другой, ничего не было видно, потом стало светлее, потому что дверь, ведущую вовнутрь дома, через которую он зашёл недавно в кухню, охватил огонь.
Он увидел дверь чёрного хода, заложенную тяжёлым засовом, опустил девочку, которая к тому времени потеряла сознание, на пол, и попытался вытащить деревянный брус из петель.
Должно быть, эту дверь использовали редко: открываться засов не хотел. Марек опустился на колени, пережидая очередной приступ головокружения, понимая, что если он прямо сейчас не откроет дверь, то задохнётся. На секунду его охватило равнодушие: подумаешь, большое дело. Потом он вспомнил о рыженькой дочке трактирщика, и снова попробовал сдвинуть засов. Тот нехотя поддался. Марек удвоил усилия. Сзади рухнула балка, упав совсем близко, между Мареком и ребёнком, придавив полу куртки, в которую была завёрнута девочка. Засов выпал, Марек встал, держась за стену, и налёг на дверь. Та неожиданно легко открылась, и порыв горячего воздуха, устремившегося наружу из горящего дома, сбил Марека с ног. Он поднял девочку, с силой дёрнул куртку, оторвав от неё придавленный подол, и, шатаясь, выпал из дома.
Гудело пламя. Перед гостиницей стояли трое людей – мужчина и две женщины, прижавшиеся друг к другу.
И никого больше. Ни одного человека. Никто не бегал с вёдрами, никто не тушил пожар. Марек сел, кашляя и моргая, изо всех сил дыша полной грудью. Горло саднило. Происходящее отказывалось умещаться у него в голове.
Мужчина не был трактирщиком. Ни одна из женщин не была его женой.
Одна из них подошла к нему, взглянула на девочку, которая всё ещё была без сознания.
– Она жива? – присела, отёрла влажной тряпицей, невесть откуда нашедшейся, перепачканные в саже щёки ребёнка.
У неё было доброе, очень спокойное лицо.
Девочка закашлялась, не открывая глаз. Женщина кивнула:
– Хорошее дело сделали, сударь. Жаль, родители не выбрались, девчонка сиротой осталась.
– Почему? – спросил он хриплым шёпотом.
– Потому что сгорели оба, – отозвалась женщина с удивлением.
– Нет, – покачал головой Марек. Соображалось ещё плохо, и говорил он медленно. – Почему никто не помогает? Не заливает огонь?
Женщина посмотрела на него очень внимательно.
– Вы не здешний, – догадалась она. – В первый раз у нас. Посудите сами: разве два-пять человек эдакое пламя затушат? А больше, это уже толпа, если общее дело делают. Значит, никакой пользы тушить, только худом кончится. Дома стоят друг от друга далеко, не перекинется. Теперь только ждать, когда само погаснет.
Помолчала, и вздохнула с лёгкой грустью:
– Жаль, хозяин погиб. Хороший был человек. И кому-то ведь теперь придётся заделаться трактирщиком, гостиницу для приезжих торговцев держать. А дело неприбыльное, мало ведь у нас приезжих…
Марек с удивлением понял, что с трудом сдерживает желание ударить её. Он никогда не бил женщину, но сейчас вся его выдержка ушла на то, чтобы заставить разжаться кулаки. Та, что-то поняв или почувствовав, настороженно посмотрела на него и отступила назад, к своей подруге.
Они не виноваты, убеждал Марек себя, они такие выросли, с детства, у них такой город, каждый сам за себя, нельзя вместе, даже дружить, наверное, нельзя…
Он вспомнил, схватился за грудь, забыв о том, что снял куртку. Сообразив, подхватил её с земли, всю перепачканную и оборванную.
Кармана не было. Вместо него была дыра, рваная, с обугленными краями. Как раз туда, кажется, упала злосчастная балка.
– Ланс! – завопил Марек, срывая настрадавшееся горло. – Ланселот!!
Словно в ответ на его крик, рухнула крыша, выбросив в небо длинный столб пламени.
Мужчина, смотревший на пожар, отошёл на два шага и прикрыл глаза рукой.
Марек встал. Бережно укрыл остатками куртки девочку и направился к наблюдавшим за пожаром.
Мужчина и женщины переглянулись и придвинулись ближе друг к другу.
– Вы, – сказал Марек. – Вы не люди. Вы толпа, понимаете? Весь город – это одна большая толпа, и совершенно неважно, что вы сидите по своим норам, вы всё равно остаётесь толпой, вы думаете и ведёте себя как толпа. Вы разучились поступать по-человечески, а может, и не умели никогда.
Они смотрели на него со страхом и враждебностью – три человека, как один. Одинаковые глаза. Одинаковые лица.
Совершенно одинаковые.
Наверное, в первый раз за сорок лет, для того, чтобы стать толпой, хватило всего троих людей.
Марек рассмеялся: ничего не мог с собой поделать. Смех переходил в кашель, из глаз текли слёзы, но он не останавливался – смеялся, глядя в глаза толпы. Одни глаза на всех, до краёв налитые пустотой, жадностью до зрелищ и неприязнью к чужакам.
– Будь вы людьми, – кричал он, сквозь смех и кашель, – вы бы смогли! Вы бы справились! Но разве вам по силам противостоять зову толпы, который въелся в ваши души!
Их уже было не трое: пятеро. Нет, семеро. Хлопали двери домов, из них выходили жители города, один за другим, присоединялись к толпе. А Марек смеялся – даже тогда, когда десятки рук подхватили его и повели по тёмным улицам города, толкая и дёргая, передавая друг другу, держа так крепко, что на плечах и спине наверняка оставались синяки.
Он знал, куда его ведут – туда, откуда всё началось сорок лет назад.
– И не думайте, – кричал Марек, стараясь, чтобы его голос долетел как можно дальше, чтобы его услышали все, – не думайте, что вы не виноваты! Потому что это не так!!
Снопов, приготовленных для костра, на пустыре сейчас, конечно, не было. Зато были кучи какого-то тряпья, прошлогодних веток и мусора, который только и ждал того, чтобы его подожгли. Марек вертел головой, ловя людские взгляды, но лица расплывались перед глазами, сливались, и все его крики были бесполезны. Не достучаться.
Марек даже не понял в первый миг, когда заметил Риту. Она была, как и многие другие женщины, в ночной рубашке, поверх которой было наспех что-то накинуто. Волосы распущены по плечам. Улыбка на губах – рассеянная, предвкушающая, совершенно чуждая ей улыбка.
– Рита, – сказал Марек. Голос был хриплым, сорванным от криков. – Рита, пожалуйста.
Она не слышала. Она была с ними, полностью, без остатка.
– Проснись! – закричал он изо всех сил. – Ну, хотя бы ты, проснись!
Её кто-то оттеснил, и, сколько Марек не вглядывался, он не мог больше её увидеть.
Шест был толстый, основательный. Марек не сопротивлялся, когда его привязывали, осознавая бесполезность этого занятия.
– Будьте вы прокляты, – сказал он, глядя в лицо затягивавшему верёвки худощавому горожанину в щегольском сюртуке на голое тело. – А, впрочем, что я говорю. Вы же и так прокляты.
И снова рассмеялся. Ему почему-то совсем не было страшно.
Может быть, потому, что он сегодня уже горел?
Мусор никак не хотел разгораться – должно быть, успел намокнуть и перепереть. Дымил, чадил, и только когда в кучу бросили не меньше дюжины факелов, костёр ожил, загудел, и языки пламени поднялись выше человеческого роста, закрыв от Марека толпу.
– Повтори это ещё раз, – сказал голос из-за его спины.
Марек обернулся, насколько позволили ему верёвки, и увидел, что в круге пламени он не один.
С другой стороны шеста, спиной к нему, была привязана старая женщина в грязных лохмотьях.
А ещё почему-то совершенно не чувствовалось ни жара от костра, ни запаха дыма.
– Что я должен повторить? – спросил Марек.
– Скажи ещё раз, что они прокляты, – ответила старуха. – Что они не люди, и никогда не смогут стать людьми, и их дети, и дети их детей обречены на проклятье.
– Зачем тебе это надо? – удивился он. – Неужели у твоего заклятия кончаются силы?
– Это надо не мне, а тебе, – в её голосе он почувствовал усмешку, хотя и не видел её лица. – Если ты сделаешь это, то не погибнешь без смысла, а останешься здесь, частью этого самого заклятия.
Она всё-таки рассмеялась. Её смех был как треск пламени.
– Как ты?
– Как я, – подтвердила она.
– Не хочу, – сказал Марек.
– Как знаешь. Умирай бесполезно, словно глупое животное.
Верёвки немного ослабли – совсем чуть-чуть. Марек почувствовал за спиной пустоту.
– Одна минута, – сказал голос за левым плечом. – Даю тебе ещё ровно одну минуту на то, чтобы передумать, потом огонь возьмёт то, что ему положено.
Марек глубоко вдохнул. Он ощущал свежесть и прохладу весенней ночи, хотя вокруг плавали струйки дыма, а над дровами дрожал горячий воздух.
Одна минута.
– Вы… – сказал он, и замолчал. Пламя не давало ему увидеть толпу, но он знал, что толпа, затаив дыхание, смотрит сейчас на него, чувствовал обращённые к нему лица и взгляды.
Марек закрыл глаза, но это не помогло – взгляд всё равно ощущался.
– Проснитесь, – сказал он, не открывая глаз. – Вы ведь можете, ну проснитесь же. Должно же в вас остаться что-то человеческое.
На Марека дохнуло волной плотного жара, у него перехватило дыхание, глаза и ноздри забил дым.
Его минута истекла.
***
Он проснулся. Было утро – довольно позднее, судя по всему.
Тишина. Мягкая, удобная кровать. Он в гостинице.
Надо уезжать из города, как он вчера обещал Рите и трактирщику.
Марек протянул руку, чтобы взять со стула одежду, и вскрикнул от боли. Рука была покрыта волдырями от ожогов.
– Лежи, – посоветовал кто-то. – И не двигайся. Тебе после такого ещё неделю лежать, не меньше.
Марек проморгался, осторожно повернул голову (шея тоже болела) и уставился на Риту, сидевшую рядом с кроватью.
Нет.
Не с кроватью. С телегой, на которой лежала охапка сена, застеленная сверху чистым тряпьём.
– Воды, – тихо сказал Марек. Точнее, прохрипел, в горло словно натолкали битого стекла.
– Лерка, дай ему воды, – попросила Рита.
Сбоку, откуда-то из-под живота чалой лошадёнки, вынырнула рыженькая девчушка (часть прядей была явно короче, чем вчера вечером – должно быть, наспех обрезана ножницами) и поднесла ко рту Марека бутыль, в которой плескалась вода.
Он пил долго, потому что не мог как следует приподняться. Ломило всё тело.
– Рита, – сказал он, напившись, – меня сильно обожгло? Я… ну, лицо.
– Идиот, – ответила она, морщась. – Он о лице думает. Не волнуйся. Всё цело. Волдыри сойдут, будешь, как новенький.
– А кривишься почему? – обеспокоился он.
Вместо ответа, Рита молча помахала перед его носом руками. Обе руки были перебинтованы. Левая до локтя, правая почти до плеча.
– У меня, в общем, тоже всё цело. Ну, так… может, шрам останется. Верёвки, которыми ты был к шесту привязан… узлы были тугие, зараза…
– Мы куда едем? – спросил Марек.
– Не решила ещё, – мрачно сказала Рита. – Это важно?
– Тебе исполнится восемнадцать через четыре дня.
– Ей исполнилось восемнадцать позавчера, – встряла Лерка тихонько. – Ты семь дней без памяти провалялся.
– Там видно будет, – сказала Рита. – Лерка, залазь на телегу, поехали.
– Что видно? – спросил Марек. – Тебе же нельзя уезжать из города.
– Не знаю. По-моему, мне уже можно. По-моему, ты его немножко снял.
– Что?
– Что-что. Проклятье, что ещё. Говорю же, не знаю. Раз мы… я… смогли очнуться. Там разберёмся, в общем. Лерка, да залазь, говорю тебе, кто лошадью-то править будет??
