Дети Судьбы
Jun. 20th, 2010 04:17 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
silver_mewЧасть 2.
Часть 1 здесь
На девятый день пути они впервые увидели перед собой цепочку следов, отпечатавшихся в пыли между двумя валунами – там, куда не успел дотянуться ветер. Май, обнюхав следы, заурчал и вздыбил шерсть на спине.
"Близко, совсем близко" – думала Хелен, и, вместе с азартом погони, впервые ощутила тревогу. Не страх – тот не отпускал её с самого начала пути, она сжилась с ним, как сживаются с тяжкой ношей, постоянно оттягивающей плечи – тревогу, граничащую с паникой.
Конец погони близился, а воспоминания Хелен о прошлом оставались всё так же туманны и зыбки, как и прежде. Она надеялась, что память вернётся. Но этого не произошло до сих пор, а времени оставалось всё меньше.
Вдруг, дойдя до конца пути, она остановится, не в силах ничего сделать – потому что забыла, что именно надо сделать? Могла ли судьба, обиженная её неверием, отвернуться от неё?
***
– У нас всё зашло дальше, – говорила Хелен. – Это было гораздо хуже, чем просто кошмары. Дети засыпали, и не просыпались. Каждое утро гаммельнцы находили ещё нескольких лежащими в кроватках без движения. Они были живы, но никто не мог их добудиться.
Она говорила, и кошмар далёких дней вставал перед глазами. Как-то утром, одним из тех, кто не проснулся, стал её младший брат. Хелен помнила глаза матери – без слёз, но лучше бы она плакала.
– А потом… потом появился он. Нет, никаких денег он не просил. Он просто сказал, что поможет. Мы поверили ему – понимаете, ему нельзя было не поверить. Он сказал, что уже сталкивался с таким раньше, и знает, что нужно делать.
…Каждый раз, слушая историю своего родного города в очередном пересказе, Хелен кусала губы, невероятным усилием сдерживаясь от того, чтобы не закричать, что всё это ложь. Но кричать было нельзя, и рассказывать, кто она, тоже было нельзя. По многим причинам, и просьба Крысолова была лишь одной из них.
– Утром он пришёл на площадь. И заиграл. Он играл песню, под которую из домов выходили крысы. Взрослые почти не различали их, но мне было десять, и я всё видела.
…Плотный поток серых тел, в который вливались всё новые струйки. Крысы выпрыгивали из окон, из дверей, из щелей в стенах. Они были реальны и нереальны одновременно. Некоторые из них прошмыгивали не между ногами тех горожан, что пришли посмотреть на работу Крысолова, а – десятилетняя Хелен могла бы поклясться! – прямо сквозь ноги. Тогда люди вздрагивали всем телом, словно от боли или холода.
– Крысы собирались вокруг него. Окружали кольцом. Они слушали. Песня заставила их сделать это. А потом они начали исчезать. Одна за другой – те, что сидели ближе к Крысолову. На их место тут же наползали другие, и тоже исчезали.
…Происходящее казалось сном – впрочем, за последние месяцы сон и явь так перемешались в голове у Хелен, что она почти не отличала одно от другого. Только теперь, под звуки этой невозможной песни, она, кажется, начинала просыпаться.
Поток крыс, стремившихся к центру площади, понемногу редел. Последние, опоздавшие, крались вдоль домов, стараясь не выходить на солнечный свет.
Последнее, что Хелен помнила – как закричала, неожиданно увидев прямо у своих ног разинутую пасть.
– Я видела, что происходит, и слышала его песню, почти до конца. Стояла в дверях своего дома и слушала. А потом крыса, пробегавшая мимо меня, бросилась… и укусила. Больше я ничего не помню, – закончила Хелен. – Заснула.
– А потом? – осторожно спросила женщина с карими глазами, прождав некоторое время.
– Потом проснулась, – коротко ответила Хелен, и опять замолчала.
Бургомистр положил руку на плечо жены и покачал головой: не надо спрашивать. Хелен почувствовала прилив благодарности.
– Ты можешь его позвать? – задал Ларс главный вопрос. – Крысолова?
– Нет, – сказала Хелен. – Нет. Никто не знает, где он ходит и когда появляется. Но я могу попробовать спеть ту песню. Я её помню. Каждую ноту.
***
С каждым шагом Хелен всё более отчётливо чувствовала приближение конца пути. Она дрожала во сне и бредила наяву. Май теперь делил своё внимание между Хелен и Лизой – между маленькой девочкой, и молодой женщиной, глубоко внутри которой жила точно такая же девочка. Девочка, до которой Хелен пыталась докричаться и достучаться всеми силами души – но, как ни старалась, не могла уловить и тени ответа.
По ночам к костру людей собирались призрачные твари, теснились за границей светового круга, шелестели и перешёптывались. Май обходил лагерь дозором, шипя на сгустки темноты, и они отступали. К утру на земле можно было различить отчётливую цепочку кошачьих следов, кольцом огибавшую холодное, погасшее кострище.
Хелен по-прежнему не могла говорить, только шептала. Но через пару-тройку дней, она чувствовала, голос вернётся.
Вот только всё чаще накатывала холодная уверенность: она не справится. Девушка по-прежнему не имела представления, с чем ей придётся столкнуться.
Что, если нужна будет другая песня?
Которой ей не спеть?
***
Ту, первую ночь, Лиза проспала спокойно, уткнувшись носом в шерсть Мая. Серых теней не мелькало в доме, и ничто не шуршало в детской. Хелен лежала в гостевой комнате, беспокойно вздрагивая и прислушиваясь. Очень не хватало кота под боком, рука то и дело хватала пустоту.
Утром она сообщила Паулю, что остаётся в городе. Тот вздохнул и обнял циркачку так, что у неё заболели рёбра.
– Во что ты ввязалась, Хелен? – спросил он с укоризной, – Не говори, знаю, не скажешь. Ну так, стало быть, и мы остаёмся. С тобой.
– Уезжайте, – сказала Хелен быстро. – Пауль, не играй с судьбой, Ирке одиннадцать лет, Анатолю двенадцать. Уезжайте, пока не поздно.
Пауль помолчал, наклонил голову: Хелен была права.
– Петер останется. Присмотрит за дурочкой, – подвёл он итог и ещё раз обнял её.
Тем же вечером цирк уехал из города. Хелен и Петер остались.
***
Вспомнить, твердила себе Хелен, бредя по пустыне. Вспомнить. Кошмары. В голове, как пятнадцать лет назад, мешались сны, похожие на явь, и явь, похожая на сны. Зубастые создания, отвратительные твари, которых дети называли крысами за неимением лучшего имени. Как они выглядели. Как пищали, разевая пасти. Хелен пыталась вспомнить, как она шла, переставляя ноги, одну за другой, по такой же (или этой же самой?) пустыне, не в себе, окутанная кошмаром, повинуясь зовущей флейте…
…Их ещё можно спасти, сказал тогда Крысолов безутешным родителям. Я уведу детей, всех, что были укушены, тех, кто спит и не может проснуться, – сказал он. Многие из них больше никогда не вернутся, возможно, что и все. Но они будут живы, я вам обещаю.
Ему снова поверили – впрочем, как и в первый раз, у гаммельнцев не было выбора.
Он заиграл, и спящие дети пошли за ним. Не проснулись – но пошли, не открывая глаз. Сквозь кошмары, которые продолжали им сниться.
Почти так же, как она идёт сейчас. Хелен чувствовала, что погружается в давно забытый сон, и не препятствовала этому. Ведь тогда всё закончилось хорошо: она в конце концов проснулась.
Но она по-прежнему не помнила, как это произошло.
***
Следующей ночью в доме Ларса Хелен увидела её. Крысу. Впервые за пятнадцать лет. Не серую тень, мелькнувшую у стены, а тварь во всей своей красе: сгорбленную, с вытянутой мордой, жёсткой, игольчатой шерстью. И её глаза, серебряно-алые. И пасть, полную зубов.
Крик Хелен разбудил всех спавших обитателей дома. Всех, кроме Лизы, которая проснулась и закричала на миг раньше той, что когда-то была десятилетней девочкой из Гаммельна.
Они рыдали, обнявшись, Хелен и Лиза, охваченные одним и тем же страхом, а Май мурлыкал изо всех сил, сидя на плече у одной и зарывшись носом в волосы другой.
***
Теперь, пока один из мужчин нёс девочку, другой поддерживал спящую наяву Хелен. Май давно покинул корзинку и бежал за спотыкающимися людьми сам. Изредка он устремлялся вперёд, принюхивался и мяуканьем подгонял остальных.
Они были близко. Раскалённое небо висело над раскалённым песком. Тварь чувствовала, что её преследуют: теперь она не отдыхала днём, а упорно тащилась вперёд, гораздо медленнее, чем в начале пути. Ветер не успевал замести неровную цепочку следов.
***
Хелен вышла на площадь. Вышла ранним утром, так же, как он – тогда.
Она успела – ни один ребёнок в городе ещё не был укушен. Не был отравлен.
Небо было высоким и чистым. Город ждал, прислушиваясь всеми своими зданиями, всеми обитателями, каждым листиком на дереве.
Хелен глубоко вдохнула и запела.
До самого последнего момента она боялась, что у неё не получится, но благословение Крысолова было при ней, как он и пообещал при расставании. Из её горла полился не её голос, а мелодия флейты – знакомая, забытая, прекрасная, единственная на свете.
Люди слушали, ошеломлённые, очарованные. Город замер.
Из глаз Хелен текли слёзы: не она пела – Крысолов играл на ней, через столько лет, играл на живой флейте, и флейта слушалась мастера, пусть даже его не было сейчас рядом – она выводила чистые ноты, одну за другой. Призывала. Приказывала.
Из домов начали выбираться серые тени. Хелен рыдала, не вытирая слёз, горло вибрировало, но она не фальшивила. Она пела. В кругу тварей, наливавшихся плотью под утренним светом. В кругу красных глаз с серебряным отливом. Хвостов, покрытых жирными металлическими чешуйками. Чёрных иззубренных когтей. Медленно бледнеющих. Снова теряющих облик. Растворяющихся. Теперь – Хелен надеялась всем сердцем – навсегда.
Из-за угла выскользнула ещё одна (последняя?) крыса. Песня звенела, лились последние ноты, но тварь проскользнула мимо замершего круга себе подобных и шмыгнула по улице, не задержавшись. Хелен мысленно застонала: всё-таки, одна жертва есть. Кто-то из детей сейчас спит в плену кошмаров, а вор убегает с драгоценной добычей, неподвластный чарам Крысолова.
Хелен даже не удивилась, узнав имя ребёнка – имя единственного пострадавшего. Просто поняла, что иначе и быть не могло. Судьба развела руками и ухмыльнулась.
… Мать Лизы не плакала, как и мать Хелен тогда, в Гаммельне. Только переводила глаза с мужа на циркачку, спасшую город, но не уберегшую её ребёнка – и под этим взглядом Хелен просто не могла сказать, что не может помочь, не знает, что делать дальше.
– Что с ней? – в десятый раз спрашивал Ларс, сидя над спящей дочерью.
"У неё что-то украли", – выводила Хелен пером по бумаге, будучи не в состоянии сказать и слова после того, как побывала живой флейтой – надо полагать, человеческое горло плохо приспособлено для подобных звуков.
"У неё похитили какую-то часть. Я не знаю. Её нужно вернуть", – Хелен писала, не до конца уверенная в собственной правоте. – "Если не вернуть, девочка, в конце концов, умрёт".
– Что нужно делать?
Хороший вопрос. Где искать сбежавшую крысу – в какую щель она ускользнула?
Куда направлялся Крысолов, уводя спящих детей из Гаммельна?
Им помог, как ни странно, Петер – молчаливый силач, на которого Хелен привыкла опираться в трудные минуты, как на стену, но вот ожидать от него умных мыслей ей и в голову не приходило.
Как оказалось, зря.
– Пусти кота, Хелен, – сказал Петер. – Он же учёный у тебя. Он почует, в какую сторону идти.
И Хелен хлопнула себя по лбу, обозвав дурой.
– … Где мы? – спросил Ларс, моргая и щурясь.
Жёлто-серый песок струился между растрескавшихся валунов, по жёлто-бурой земле пустыни.
Пустыни, которой никак не могло быть за городскими стенами.
Хелен вдохнула вязкий, раскалённый воздух, и шагнула вперёд, навстречу кошмарным снам пятнадцатилетней давности.
***
Куда они идут? Она не знала. Что будут делать, когда догонят крысу? Она не знала. Горло, истерзанное песней, почти выздоровело, и голос вернулся, но был ли с того толк – она не знала.
Ей хотелось плакать.
– Что мы будем делать, Май? – шептала она коту, когда была уверена, что её спутники не слышат.
Май не отвечал, только прижимался к ней, и от ощущения его пушистого тепла ей становилось немного легче.
Их вели следы, отпечатавшиеся на пыльной дороге – отчётливые, глубокие. Перед каждым очередным поворотом Хелен теперь задерживала дыхание, надеясь и боясь увидеть впереди тварь, похитившую часть (души?) девочки, которую тащил на руках спотыкающийся отец, держащийся уже только на отчаянной, безумной надежде.
У самой Хелен, как она с ужасом понимала, надежды почти совсем не осталось. Память подводила, а та единственная песня, которую она знала, уже была использована.
"В конце концов", – думала она с бесшабашностью отчаяния, – "мы просто достанем у неё из пасти то, что она тащит, как бы оно ни выглядело, и, может быть, поймём, что именно с этим надо делать…"
Май, шедший впереди, зашипел, изогнув спину, и замер на месте. Хелен почувствовала, как её с ног до головы окатило холодом, вопреки раскалённому зною.
Крыса стояла на дороге – стояла, повернувшись мордой к ним, ощерившись.
Какая она огромная, поразилась Хелен, ничуть не меньше её кота. Разве она была такой раньше? Здесь, в этой невозможной, мёртвой пустыне тварь словно бы выросла и стала гораздо реальнее, чем тогда – в городе, на площади.
Глаза, отражающие полуденное солнце, сияли ярким, серебряным светом, так, что хотелось зажмуриться.
Хелен глубоко вдохнула, и сделала шаг вперёд. И ещё один шаг.
Крыса зашипела, широко разинув пасть. У неё зубы как иголки, беспомощно подумала Хелен. Её начала колотить дрожь, она сцепила руки, и придвинулась ещё на шаг. Сзади что-то бормотал Ларс.
"Пой", – приказала себе Хелен. Приоткрыла рот, ещё раз вдохнула.
Ничего. Мелодия не пришла, из её губ вырвался хриплый выдох, ничего больше.
Крыса снова зашипела, и в этом звуке Хелен померещилась насмешка.
– Ну и ладно, – сказала она в полный голос, делая последний шаг, придвигаясь к твари вплотную. Занесла ногу, для того, чтобы ударить каблуком.
И наплевать на песни, флейты и заклинания.
Крыса прыгнула – высоко вперёд, с пронзительным писком, резанувшим уши. Метя вцепиться Хелен в горло.
Она отшатнулась, не успевая, понимая, что это бесполезно, что её жизни остаётся всего миг.
Из-за её спины на тварь бросилась серая тень, сбила, и воющий клубок покатился по песку.
Хелен вскрикнула – громко и отчаянно.
Ей показалось, что она видит мелькнувшую оскаленную пасть, потом кошачью лапу, но понять, кто побеждает в схватке, было невозможно.
Хелен огляделась, ища помощи, не представляя, что делать. Обхватив дочь, стоял Ларс, бледный, не отводя глаз от дерущихся кота и крысы.
Хелен посмотрела на Петера – в последней надежде, как глядела всегда, когда что-то шло наперекосяк. Тот поймал её взгляд, наклонил голову и шагнул вперёд. На секунду замер и неуловимо быстрым движением сунул руку в вихрь песка, шерсти, зубов и когтей.
Вскрикнул, затряс рукой – но не выпустил крысу, которую крепко схватил за шею. Тварь извивалась и щёлкала в воздухе зубами – бесполезно. Крыса завизжала, так резко, что у Хелен зазвенело в ушах, заломило лоб, и из глаз брызнули слёзы.
Ей ответил Май – стоявший перед Петером, пошатываясь, в клочьях собственной и чужой шерсти, он раскрыл рот и издал странный, дрожащий, абсолютно не кошачий звук.
Хелен задохнулась.
Кот на мгновение умолк, встряхнулся и пропел следующую ноту.
Потому что это, без сомнения, была песня.
Мелодия, которую могла издать лишь единственная в мире флейта.
И ещё – получившие эту песню в дар от того, кто её сочинил.
Крыса в руке Петера замерла, прекратив трепыхаться.
Хелен слушала, завороженная, и с каждой нотой вспоминала – вспоминала, что случилось в этой же пустыне тогда, когда она стояла, в толпе детей, с закрытыми глазами, спящая, а перед ними были крысы, десятки крыс, каждая из которых…
Из пасти твари выкатилось крохотное – легко уместилось бы в детской ладошке! – нечто, золотистое, дрожащее, больше всего похожее на кусочек живого огня, на пламя свечи.
Ларс, побледнев ещё больше, хотя это казалось невозможным, шагнул вперёд, держа дочь на вытянутых руках. Ноги его подломились и он осел – почти упал – на песок.
Хелен сморгнула слёзы. Память возвращалась, и она сейчас видела перед собой целую стайку живых огней, один из которых был её собственным.
А ещё один…
– Я сожалею, – сказал Крысолов.
Девочка, которой недавно исполнилось десять, сидела на песке. Держала у себя на коленях голову мальчика, которому десять не исполнится уже никогда. Своего младшего брата.
Девочка не плакала: слишком много всего случилось за последние дни.
На груди у мальчика дрожал, затухая, словно на сильном ветру, крохотный огонёк.
– Змея, – сказал Крысолов. – Или какая-нибудь ядовитая дрянь, каких полно в этой пустыне. Ему просто некуда возвращаться. Прости, Хелена. Я не волшебник.
– Но он же… ещё жив? – очень тихо спросила девочка, глядя на мерцающий огонёк.
– Ему некуда возвращаться, – повторил флейтист.
Девочка подняла голову и посмотрела на него в упор:
– Но можно же сделать что-нибудь? Ну, хоть что-нибудь?
– Да, – ответил Крысолов. – Что-нибудь – можно. Но совсем немногое.
У его ног крутились кошки – три или четыре, из тех, что сопровождали его постоянным почётным эскортом.
***
– Ты уходишь? – спросила Лиза.
Сейчас она не выглядела шестилетней – казалось, что перед Хелен сидит совершенно взрослая женщина, по странному капризу судьбы выглядевшая, как маленькая девочка.
Циркачка кивнула.
– Да. Мы уходим. Завтра утром.
– А я?
– А ты, – ответила Хелен, – будешь жить, как и жила. Расти. Учиться.
– А потом?
Странно, подумала Хелен. Карие глаза вполовину лица теперь совершенно не делают её похожей на оленёнка.
– А потом, – сказала она, – ты отправишься в путь. Куда захочешь. Куда глаза глядят. Судьба обязательно приведёт тебя туда, куда нужно.
– Но я не верю в судьбу, – очень тихо произнесла Лиза.
– Это ничего, – ответила Хелен, улыбнувшись, чувствуя, как на глаза наплывают слёзы, – Ничего. Главное, чтобы она в тебя верила.
Часть 1 здесь
На девятый день пути они впервые увидели перед собой цепочку следов, отпечатавшихся в пыли между двумя валунами – там, куда не успел дотянуться ветер. Май, обнюхав следы, заурчал и вздыбил шерсть на спине.
"Близко, совсем близко" – думала Хелен, и, вместе с азартом погони, впервые ощутила тревогу. Не страх – тот не отпускал её с самого начала пути, она сжилась с ним, как сживаются с тяжкой ношей, постоянно оттягивающей плечи – тревогу, граничащую с паникой.
Конец погони близился, а воспоминания Хелен о прошлом оставались всё так же туманны и зыбки, как и прежде. Она надеялась, что память вернётся. Но этого не произошло до сих пор, а времени оставалось всё меньше.
Вдруг, дойдя до конца пути, она остановится, не в силах ничего сделать – потому что забыла, что именно надо сделать? Могла ли судьба, обиженная её неверием, отвернуться от неё?
***
– У нас всё зашло дальше, – говорила Хелен. – Это было гораздо хуже, чем просто кошмары. Дети засыпали, и не просыпались. Каждое утро гаммельнцы находили ещё нескольких лежащими в кроватках без движения. Они были живы, но никто не мог их добудиться.
Она говорила, и кошмар далёких дней вставал перед глазами. Как-то утром, одним из тех, кто не проснулся, стал её младший брат. Хелен помнила глаза матери – без слёз, но лучше бы она плакала.
– А потом… потом появился он. Нет, никаких денег он не просил. Он просто сказал, что поможет. Мы поверили ему – понимаете, ему нельзя было не поверить. Он сказал, что уже сталкивался с таким раньше, и знает, что нужно делать.
…Каждый раз, слушая историю своего родного города в очередном пересказе, Хелен кусала губы, невероятным усилием сдерживаясь от того, чтобы не закричать, что всё это ложь. Но кричать было нельзя, и рассказывать, кто она, тоже было нельзя. По многим причинам, и просьба Крысолова была лишь одной из них.
– Утром он пришёл на площадь. И заиграл. Он играл песню, под которую из домов выходили крысы. Взрослые почти не различали их, но мне было десять, и я всё видела.
…Плотный поток серых тел, в который вливались всё новые струйки. Крысы выпрыгивали из окон, из дверей, из щелей в стенах. Они были реальны и нереальны одновременно. Некоторые из них прошмыгивали не между ногами тех горожан, что пришли посмотреть на работу Крысолова, а – десятилетняя Хелен могла бы поклясться! – прямо сквозь ноги. Тогда люди вздрагивали всем телом, словно от боли или холода.
– Крысы собирались вокруг него. Окружали кольцом. Они слушали. Песня заставила их сделать это. А потом они начали исчезать. Одна за другой – те, что сидели ближе к Крысолову. На их место тут же наползали другие, и тоже исчезали.
…Происходящее казалось сном – впрочем, за последние месяцы сон и явь так перемешались в голове у Хелен, что она почти не отличала одно от другого. Только теперь, под звуки этой невозможной песни, она, кажется, начинала просыпаться.
Поток крыс, стремившихся к центру площади, понемногу редел. Последние, опоздавшие, крались вдоль домов, стараясь не выходить на солнечный свет.
Последнее, что Хелен помнила – как закричала, неожиданно увидев прямо у своих ног разинутую пасть.
– Я видела, что происходит, и слышала его песню, почти до конца. Стояла в дверях своего дома и слушала. А потом крыса, пробегавшая мимо меня, бросилась… и укусила. Больше я ничего не помню, – закончила Хелен. – Заснула.
– А потом? – осторожно спросила женщина с карими глазами, прождав некоторое время.
– Потом проснулась, – коротко ответила Хелен, и опять замолчала.
Бургомистр положил руку на плечо жены и покачал головой: не надо спрашивать. Хелен почувствовала прилив благодарности.
– Ты можешь его позвать? – задал Ларс главный вопрос. – Крысолова?
– Нет, – сказала Хелен. – Нет. Никто не знает, где он ходит и когда появляется. Но я могу попробовать спеть ту песню. Я её помню. Каждую ноту.
***
С каждым шагом Хелен всё более отчётливо чувствовала приближение конца пути. Она дрожала во сне и бредила наяву. Май теперь делил своё внимание между Хелен и Лизой – между маленькой девочкой, и молодой женщиной, глубоко внутри которой жила точно такая же девочка. Девочка, до которой Хелен пыталась докричаться и достучаться всеми силами души – но, как ни старалась, не могла уловить и тени ответа.
По ночам к костру людей собирались призрачные твари, теснились за границей светового круга, шелестели и перешёптывались. Май обходил лагерь дозором, шипя на сгустки темноты, и они отступали. К утру на земле можно было различить отчётливую цепочку кошачьих следов, кольцом огибавшую холодное, погасшее кострище.
Хелен по-прежнему не могла говорить, только шептала. Но через пару-тройку дней, она чувствовала, голос вернётся.
Вот только всё чаще накатывала холодная уверенность: она не справится. Девушка по-прежнему не имела представления, с чем ей придётся столкнуться.
Что, если нужна будет другая песня?
Которой ей не спеть?
***
Ту, первую ночь, Лиза проспала спокойно, уткнувшись носом в шерсть Мая. Серых теней не мелькало в доме, и ничто не шуршало в детской. Хелен лежала в гостевой комнате, беспокойно вздрагивая и прислушиваясь. Очень не хватало кота под боком, рука то и дело хватала пустоту.
Утром она сообщила Паулю, что остаётся в городе. Тот вздохнул и обнял циркачку так, что у неё заболели рёбра.
– Во что ты ввязалась, Хелен? – спросил он с укоризной, – Не говори, знаю, не скажешь. Ну так, стало быть, и мы остаёмся. С тобой.
– Уезжайте, – сказала Хелен быстро. – Пауль, не играй с судьбой, Ирке одиннадцать лет, Анатолю двенадцать. Уезжайте, пока не поздно.
Пауль помолчал, наклонил голову: Хелен была права.
– Петер останется. Присмотрит за дурочкой, – подвёл он итог и ещё раз обнял её.
Тем же вечером цирк уехал из города. Хелен и Петер остались.
***
Вспомнить, твердила себе Хелен, бредя по пустыне. Вспомнить. Кошмары. В голове, как пятнадцать лет назад, мешались сны, похожие на явь, и явь, похожая на сны. Зубастые создания, отвратительные твари, которых дети называли крысами за неимением лучшего имени. Как они выглядели. Как пищали, разевая пасти. Хелен пыталась вспомнить, как она шла, переставляя ноги, одну за другой, по такой же (или этой же самой?) пустыне, не в себе, окутанная кошмаром, повинуясь зовущей флейте…
…Их ещё можно спасти, сказал тогда Крысолов безутешным родителям. Я уведу детей, всех, что были укушены, тех, кто спит и не может проснуться, – сказал он. Многие из них больше никогда не вернутся, возможно, что и все. Но они будут живы, я вам обещаю.
Ему снова поверили – впрочем, как и в первый раз, у гаммельнцев не было выбора.
Он заиграл, и спящие дети пошли за ним. Не проснулись – но пошли, не открывая глаз. Сквозь кошмары, которые продолжали им сниться.
Почти так же, как она идёт сейчас. Хелен чувствовала, что погружается в давно забытый сон, и не препятствовала этому. Ведь тогда всё закончилось хорошо: она в конце концов проснулась.
Но она по-прежнему не помнила, как это произошло.
***
Следующей ночью в доме Ларса Хелен увидела её. Крысу. Впервые за пятнадцать лет. Не серую тень, мелькнувшую у стены, а тварь во всей своей красе: сгорбленную, с вытянутой мордой, жёсткой, игольчатой шерстью. И её глаза, серебряно-алые. И пасть, полную зубов.
Крик Хелен разбудил всех спавших обитателей дома. Всех, кроме Лизы, которая проснулась и закричала на миг раньше той, что когда-то была десятилетней девочкой из Гаммельна.
Они рыдали, обнявшись, Хелен и Лиза, охваченные одним и тем же страхом, а Май мурлыкал изо всех сил, сидя на плече у одной и зарывшись носом в волосы другой.
***
Теперь, пока один из мужчин нёс девочку, другой поддерживал спящую наяву Хелен. Май давно покинул корзинку и бежал за спотыкающимися людьми сам. Изредка он устремлялся вперёд, принюхивался и мяуканьем подгонял остальных.
Они были близко. Раскалённое небо висело над раскалённым песком. Тварь чувствовала, что её преследуют: теперь она не отдыхала днём, а упорно тащилась вперёд, гораздо медленнее, чем в начале пути. Ветер не успевал замести неровную цепочку следов.
***
Хелен вышла на площадь. Вышла ранним утром, так же, как он – тогда.
Она успела – ни один ребёнок в городе ещё не был укушен. Не был отравлен.
Небо было высоким и чистым. Город ждал, прислушиваясь всеми своими зданиями, всеми обитателями, каждым листиком на дереве.
Хелен глубоко вдохнула и запела.
До самого последнего момента она боялась, что у неё не получится, но благословение Крысолова было при ней, как он и пообещал при расставании. Из её горла полился не её голос, а мелодия флейты – знакомая, забытая, прекрасная, единственная на свете.
Люди слушали, ошеломлённые, очарованные. Город замер.
Из глаз Хелен текли слёзы: не она пела – Крысолов играл на ней, через столько лет, играл на живой флейте, и флейта слушалась мастера, пусть даже его не было сейчас рядом – она выводила чистые ноты, одну за другой. Призывала. Приказывала.
Из домов начали выбираться серые тени. Хелен рыдала, не вытирая слёз, горло вибрировало, но она не фальшивила. Она пела. В кругу тварей, наливавшихся плотью под утренним светом. В кругу красных глаз с серебряным отливом. Хвостов, покрытых жирными металлическими чешуйками. Чёрных иззубренных когтей. Медленно бледнеющих. Снова теряющих облик. Растворяющихся. Теперь – Хелен надеялась всем сердцем – навсегда.
Из-за угла выскользнула ещё одна (последняя?) крыса. Песня звенела, лились последние ноты, но тварь проскользнула мимо замершего круга себе подобных и шмыгнула по улице, не задержавшись. Хелен мысленно застонала: всё-таки, одна жертва есть. Кто-то из детей сейчас спит в плену кошмаров, а вор убегает с драгоценной добычей, неподвластный чарам Крысолова.
Хелен даже не удивилась, узнав имя ребёнка – имя единственного пострадавшего. Просто поняла, что иначе и быть не могло. Судьба развела руками и ухмыльнулась.
… Мать Лизы не плакала, как и мать Хелен тогда, в Гаммельне. Только переводила глаза с мужа на циркачку, спасшую город, но не уберегшую её ребёнка – и под этим взглядом Хелен просто не могла сказать, что не может помочь, не знает, что делать дальше.
– Что с ней? – в десятый раз спрашивал Ларс, сидя над спящей дочерью.
"У неё что-то украли", – выводила Хелен пером по бумаге, будучи не в состоянии сказать и слова после того, как побывала живой флейтой – надо полагать, человеческое горло плохо приспособлено для подобных звуков.
"У неё похитили какую-то часть. Я не знаю. Её нужно вернуть", – Хелен писала, не до конца уверенная в собственной правоте. – "Если не вернуть, девочка, в конце концов, умрёт".
– Что нужно делать?
Хороший вопрос. Где искать сбежавшую крысу – в какую щель она ускользнула?
Куда направлялся Крысолов, уводя спящих детей из Гаммельна?
Им помог, как ни странно, Петер – молчаливый силач, на которого Хелен привыкла опираться в трудные минуты, как на стену, но вот ожидать от него умных мыслей ей и в голову не приходило.
Как оказалось, зря.
– Пусти кота, Хелен, – сказал Петер. – Он же учёный у тебя. Он почует, в какую сторону идти.
И Хелен хлопнула себя по лбу, обозвав дурой.
– … Где мы? – спросил Ларс, моргая и щурясь.
Жёлто-серый песок струился между растрескавшихся валунов, по жёлто-бурой земле пустыни.
Пустыни, которой никак не могло быть за городскими стенами.
Хелен вдохнула вязкий, раскалённый воздух, и шагнула вперёд, навстречу кошмарным снам пятнадцатилетней давности.
***
Куда они идут? Она не знала. Что будут делать, когда догонят крысу? Она не знала. Горло, истерзанное песней, почти выздоровело, и голос вернулся, но был ли с того толк – она не знала.
Ей хотелось плакать.
– Что мы будем делать, Май? – шептала она коту, когда была уверена, что её спутники не слышат.
Май не отвечал, только прижимался к ней, и от ощущения его пушистого тепла ей становилось немного легче.
Их вели следы, отпечатавшиеся на пыльной дороге – отчётливые, глубокие. Перед каждым очередным поворотом Хелен теперь задерживала дыхание, надеясь и боясь увидеть впереди тварь, похитившую часть (души?) девочки, которую тащил на руках спотыкающийся отец, держащийся уже только на отчаянной, безумной надежде.
У самой Хелен, как она с ужасом понимала, надежды почти совсем не осталось. Память подводила, а та единственная песня, которую она знала, уже была использована.
"В конце концов", – думала она с бесшабашностью отчаяния, – "мы просто достанем у неё из пасти то, что она тащит, как бы оно ни выглядело, и, может быть, поймём, что именно с этим надо делать…"
Май, шедший впереди, зашипел, изогнув спину, и замер на месте. Хелен почувствовала, как её с ног до головы окатило холодом, вопреки раскалённому зною.
Крыса стояла на дороге – стояла, повернувшись мордой к ним, ощерившись.
Какая она огромная, поразилась Хелен, ничуть не меньше её кота. Разве она была такой раньше? Здесь, в этой невозможной, мёртвой пустыне тварь словно бы выросла и стала гораздо реальнее, чем тогда – в городе, на площади.
Глаза, отражающие полуденное солнце, сияли ярким, серебряным светом, так, что хотелось зажмуриться.
Хелен глубоко вдохнула, и сделала шаг вперёд. И ещё один шаг.
Крыса зашипела, широко разинув пасть. У неё зубы как иголки, беспомощно подумала Хелен. Её начала колотить дрожь, она сцепила руки, и придвинулась ещё на шаг. Сзади что-то бормотал Ларс.
"Пой", – приказала себе Хелен. Приоткрыла рот, ещё раз вдохнула.
Ничего. Мелодия не пришла, из её губ вырвался хриплый выдох, ничего больше.
Крыса снова зашипела, и в этом звуке Хелен померещилась насмешка.
– Ну и ладно, – сказала она в полный голос, делая последний шаг, придвигаясь к твари вплотную. Занесла ногу, для того, чтобы ударить каблуком.
И наплевать на песни, флейты и заклинания.
Крыса прыгнула – высоко вперёд, с пронзительным писком, резанувшим уши. Метя вцепиться Хелен в горло.
Она отшатнулась, не успевая, понимая, что это бесполезно, что её жизни остаётся всего миг.
Из-за её спины на тварь бросилась серая тень, сбила, и воющий клубок покатился по песку.
Хелен вскрикнула – громко и отчаянно.
Ей показалось, что она видит мелькнувшую оскаленную пасть, потом кошачью лапу, но понять, кто побеждает в схватке, было невозможно.
Хелен огляделась, ища помощи, не представляя, что делать. Обхватив дочь, стоял Ларс, бледный, не отводя глаз от дерущихся кота и крысы.
Хелен посмотрела на Петера – в последней надежде, как глядела всегда, когда что-то шло наперекосяк. Тот поймал её взгляд, наклонил голову и шагнул вперёд. На секунду замер и неуловимо быстрым движением сунул руку в вихрь песка, шерсти, зубов и когтей.
Вскрикнул, затряс рукой – но не выпустил крысу, которую крепко схватил за шею. Тварь извивалась и щёлкала в воздухе зубами – бесполезно. Крыса завизжала, так резко, что у Хелен зазвенело в ушах, заломило лоб, и из глаз брызнули слёзы.
Ей ответил Май – стоявший перед Петером, пошатываясь, в клочьях собственной и чужой шерсти, он раскрыл рот и издал странный, дрожащий, абсолютно не кошачий звук.
Хелен задохнулась.
Кот на мгновение умолк, встряхнулся и пропел следующую ноту.
Потому что это, без сомнения, была песня.
Мелодия, которую могла издать лишь единственная в мире флейта.
И ещё – получившие эту песню в дар от того, кто её сочинил.
Крыса в руке Петера замерла, прекратив трепыхаться.
Хелен слушала, завороженная, и с каждой нотой вспоминала – вспоминала, что случилось в этой же пустыне тогда, когда она стояла, в толпе детей, с закрытыми глазами, спящая, а перед ними были крысы, десятки крыс, каждая из которых…
Из пасти твари выкатилось крохотное – легко уместилось бы в детской ладошке! – нечто, золотистое, дрожащее, больше всего похожее на кусочек живого огня, на пламя свечи.
Ларс, побледнев ещё больше, хотя это казалось невозможным, шагнул вперёд, держа дочь на вытянутых руках. Ноги его подломились и он осел – почти упал – на песок.
Хелен сморгнула слёзы. Память возвращалась, и она сейчас видела перед собой целую стайку живых огней, один из которых был её собственным.
А ещё один…
– Я сожалею, – сказал Крысолов.
Девочка, которой недавно исполнилось десять, сидела на песке. Держала у себя на коленях голову мальчика, которому десять не исполнится уже никогда. Своего младшего брата.
Девочка не плакала: слишком много всего случилось за последние дни.
На груди у мальчика дрожал, затухая, словно на сильном ветру, крохотный огонёк.
– Змея, – сказал Крысолов. – Или какая-нибудь ядовитая дрянь, каких полно в этой пустыне. Ему просто некуда возвращаться. Прости, Хелена. Я не волшебник.
– Но он же… ещё жив? – очень тихо спросила девочка, глядя на мерцающий огонёк.
– Ему некуда возвращаться, – повторил флейтист.
Девочка подняла голову и посмотрела на него в упор:
– Но можно же сделать что-нибудь? Ну, хоть что-нибудь?
– Да, – ответил Крысолов. – Что-нибудь – можно. Но совсем немногое.
У его ног крутились кошки – три или четыре, из тех, что сопровождали его постоянным почётным эскортом.
***
– Ты уходишь? – спросила Лиза.
Сейчас она не выглядела шестилетней – казалось, что перед Хелен сидит совершенно взрослая женщина, по странному капризу судьбы выглядевшая, как маленькая девочка.
Циркачка кивнула.
– Да. Мы уходим. Завтра утром.
– А я?
– А ты, – ответила Хелен, – будешь жить, как и жила. Расти. Учиться.
– А потом?
Странно, подумала Хелен. Карие глаза вполовину лица теперь совершенно не делают её похожей на оленёнка.
– А потом, – сказала она, – ты отправишься в путь. Куда захочешь. Куда глаза глядят. Судьба обязательно приведёт тебя туда, куда нужно.
– Но я не верю в судьбу, – очень тихо произнесла Лиза.
– Это ничего, – ответила Хелен, улыбнувшись, чувствуя, как на глаза наплывают слёзы, – Ничего. Главное, чтобы она в тебя верила.
