Дети Судьбы
Jun. 20th, 2010 04:14 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
silver_mewЧасть 1.
Дорога вела через пустыню. Петляла между иссечённых ветром валунов в человеческий рост, вросших в песок. На земле – растрескавшейся, изжелта-бурой – было полно камней и ям, присыпанных пылью и песком, и нужно было внимательно смотреть вниз, чтобы не споткнуться и не упасть. Впрочем, смотреть вверх было почти невозможно: солнце резало глаза. Солнце было здесь намного больше привычного размера, разбухшее, слепяще-белое.
Пятеро путников день за днём медленно продвигались вглубь пустыни. Двое мужчин, молодая женщина, маленькая девочка и кот. Кота, которого звали Май, несла в корзинке женщина: кошачьи лапы плохо приспособлены для ходьбы по песку и острым камням. Мужчины поочерёдно несли девочку. Девочка спала, не просыпаясь.
Пятеро преследовали шестого, пробиравшегося по той же дороге чуть впереди.
Женщину звали Хелен, и ей было страшно. Так страшно ей до сих пор было только раз в жизни, и о том разе она ничего почти не помнила. Тёмные, тягучие сны и беспрерывный шёпот, от которого шумело в ушах – вот и всё, пожалуй. И ночные кошмары, от которых она до сих пор иногда просыпалась, крича.
Те же самые кошмары снились сейчас спящей девочке по имени Лиза, шести лет от роду. Лиза дышала неровно, со всхлипами, дрожала ресницами. Когда всхлипы перерастали в стоны, из корзины вынимали Мая, и клали спящему ребёнку на грудь. Кот урчал, тёрся о шею и холодные щёки девочки, и её дыхание выравнивалось.
Мужчин звали Петер и Ларс. Хелен не разговаривала с ними: объяснялась жестами.
С недавних пор она не могла говорить, и надеялась только, что это ненадолго, что скоро голос вернётся.
Они шли, от рассвета до заката, не останавливаясь даже в полдень, в самую мучительную жару. Спешили изо всех сил, потому что знали: существо, которое они преследуют, идёт быстрее. Ему не надо нести припасы, воду и спящую ношу, оно бежит налегке. Но зато оно передвигается только когда прохладно: утром и вечером, ночью спит в укрытии, а день пережидает в тени.
Пятеро, возможно, шли бы и ночью – но дорога в темноте становилась слишком опасной. Путники не могли позволить себе такую роскошь, как сломанные или вывихнутые ноги. Приходилось отдыхать. Каждый вечер они разводили костёр: ночь высасывала из пустыни тепло. Хелен и мужчины сидели у огня, взявшись за руки, как заблудившиеся дети, а за их спинами шелестел ветер, дышал песок. Ночи казались бесконечными, а иногда Хелен всерьёз подозревала, что они и были бесконечными, что там, за пределами пустыни, прошли годы и годы. Невозможным казалось поверить, что всего месяц назад жизнь шла своим чередом, и была бесконечно далека от этих скал, больного солнца, едкого песка и ночных кошмаров.
***
– Учёный кот! – надрывался мальчишка в пёстром кафтане, с намалёванной улыбкой до ушей и природной россыпью веснушек на носу, – Читает, пишет, пляшет и поёт! Спешите видеть, господа: учёный кот!
Май, пушистый и преисполненный достоинства, кланялся публике, стоя на задних лапах и приложив правую переднюю к груди. Хелен улыбалась и приседала в реверансе: только что они на пару исполнили развесёлую польку. На сцену летели монетки.
Когда поток денег иссяк, девушка кивнула коту, и тот, взяв в лапы приготовленную метёлку, принялся сметать монеты с досок в подставленную миску, чем вызвал новый взрыв хохота и аплодисментов.
Хелен дёрнули за юбку, и она, опустив глаза, увидела лысину в венчике седых волос.
– Продай кота, циркачка, – сказал мужчина, глядя на неё снизу вверх. – Золотом заплачу, продай.
Хелен покачала головой: подобные предложения сыпались на неё после каждого представления.
– Непродажный, – пояснила она. – Только меня слушается. Вам ни к чему.
Мужчина насупился, и Хелен ощутила волну тревоги, прогулявшуюся по позвоночнику лёгкой изморозью. От шатра, заметив проблему, неспешно приблизился силач Петер, но вмешиваться пока не стал.
– Хорошо, – сказал седой, – тогда иди ко мне на постой. С котом.
– Семейных представлений не даю, – вежливо ответила Хелен. Тревога усилилась.
За их цирковую карьеру, Мая воровали дважды, и Хелен оба раза чуть с ума не сошла: вернуться-то он непременно вернётся, и отыщет её в условленном месте, да только это ж ещё удрать надобно! А ну как не получится?
– Не нужны мне твои представления, циркачка, – сказал мужчина, и девушка вдруг увидела, что он не насуплен и зол, а напуган. И куда больше, чем она.
– Мне твой кот нужен, – продолжал седой, – чтоб у меня в доме ночевал.
– Невозможно, – отрезала Хелен. Выдернула из его рук юбку, и ушла.
Позже, уже лёжа в кровати, она рассеянно поглаживала спящего кота и думала о судьбе – впервые за много месяцев, если не лет.
"Я не верю в судьбу" – сказала она ему тогда, при расставании. Голос подводил, дрожал и срывался.
"Это не важно, Хелена", – ответил он, – "Важно то, что она в тебя верит".
Потом он наклонился, потрепал по голове Мая, и ушёл. Май и Хелен стояли, прижавшись друг к другу, одинокие, бесконечно одинокие. У неё до сих пор болезненно сжималась сердце, когда она вспоминала тот день.
Когда Хелен заснула, ей приснилась пустыня.
Утром отправились на прогулку: Хелен с котом, и Петер для охраны. У девушки было неспокойно на душе после вчерашнего, но работа есть работа: от успеха утренней прогулки зависело количество почтенной публики на вечернем представлении. Май вышагивал перед Хелен, на задних лапах, в галстуке-бабочке и кукольном цилиндре. Вокруг мало-помалу собиралась толпа: большей частью дети, но и взрослых было довольно.
Хелен засыпали вопросами: что он любит есть, сколько ему лет, умеет ли он ходить по канату. Программки и приглашения разошлись в десять минут, девушка вручала последние, когда из толпы раздался голосок:
– А мышей он ловит?
– Все кошки ловят, – сказала Хелен удивлённо, – для этого не нужно быть цирковым котом.
На несколько секунд, в воздухе повисла пауза – непонятная ей. И уже другой голос спросил:
– А крыс?
– Конечно, крыс тоже, – кивнула девушка.
Дети смотрели на Мая во все глаза, взрослые перешептывались. Хелен поймала недоуменный взгляд Петера и пожала плечами: она тоже не могла понять, почему способности кота к ловле мышей заинтересовали публику больше, чем его способности к танцам и чтению. И её это встревожило.
…что-то было не так. Что-то было не так, и Хелен кружила по городу, посадив Мая в корзинку, тянула за руку Петера. Солнце над крышами. Чисто вымытая мостовая. Распахнутые, приглашающие двери лавок. Люди, хорошо одетые, улыбающиеся. И всё-таки, всё-таки…
Ни одной кошки на улицах. Ни одной бродячей собаки. Изредка она ловила взгляд сонных кошачьих глаз, прятавшихся за оконными стёклами, а из-за заборов раздавался то заливистый, то басовитый лай.
Но на улицах не мелькало ни одной пушистой морды.
"Не может быть" – металось в голове. – "Не может, нет. Я не верю в судьбу".
Та, в которую не верили, должно быть, улыбалась в этот момент – и Хелен оставалось лишь надеяться, что в этой улыбке нашлось место капле сочувствия к непутёвой циркачке.
***
Их будил холод. Задолго до рассвета двое мужчин и женщина просыпались, дрожа, и лежали без сна, под медленно светлеющим небом, прижимались как можно ближе друг к другу, пытаясь сберечь остатки тепла. Как только в сером предутреннем свете становилось возможным разглядеть тропу, они вставали, брали девочку и кота на руки, и пускались в путь. Потом всходило солнце, первые лучи падали на песок, и пустыня вспыхивала радужным сиянием, приветствуя новый день. На полчаса, не больше, становилось легко дышать, легко идти. Потом солнце поднималось выше, и воздух перед глазами начинал дрожать и струиться. Жара наваливалась тяжёлым грузом, в горло набивалась пыль, в голове нарастал звон, и каждый шаг приходилось делать через силу.
Если Хелен оступалась, её поддерживал один из мужчин. Если начинала спотыкаться, у неё забирали тяжёлую корзину с котом, и девушка шла дальше налегке. Она плакала бы от усталости, если бы могла себе позволить напрасно терять драгоценные капли воды.
С каждым шагом они сокращали расстояние между собой и той тварью, за которой гнались.
***
Вечером, перед представлением, к Хелен снова подходили с предложениями продать кота. Трижды. И, как она узнала потом, ещё шесть человек спрашивали её днём. Деньги сулили сумасшедшие, но весь цирк знал: Май не продаётся. Ни за что и ни на каких условиях.
– Мы уезжаем, – сказал Пауль, хозяин цирка. – Хватит с нас этого города, сегодня – последнее представление, и собираемся. Что-то тут нечисто.
Нюх у него был получше, чем у Мая, это точно. Хелен облегченно склонила голову: может, обойдётся. Может, всё это ей чудится. Просто совпадение.
…А выступление имело шумный успех. Кажется, весь город собрался на площади. Хлопали жонглёрам, акробатам, фокуснику. Щедро кидали монетки, только успевай подбирать. Мая и Хелен не отпускали со сцены, засыпали цветами, дети по очереди гладили кота. Гладили, осторожно и бережно, словно величайшую драгоценность, которую ах, как хотелось бы себе, да не судьба. Даже закрыв глаза, даже отвернувшись, Хелен чувствовала на себе детские взгляды.
Уезжаем, думала она. Мы уезжаем, а того, что мне почудилось, тут нет. Я не верю в судьбу.
Она едва успела умыться, когда её окликнул Пауль. Взяла на руки кота (боялась отпустить, да Май и сам к ней жался), вышла. Рядом с Паулем стоял высокий человек с аккуратно постриженной бородой, в длинном зелёном сюртуке и кружевной сорочке.
Тот, кому они первому нанесли визит, испрашивая разрешение на представления.
Бургомистр.
– Здравствуйте, милая дама, – сказал он вежливо, поклонившись. – Меня зовут Ларс. Я пришёл просить вас об услуге. Не для себя, для одной юной леди.
Из-за спины отца (ну, конечно же, отца) выступила девчушка в аккуратном платьице и присела в реверансе. У неё были тёмно-каштановые волосы, аккуратно стянутые в длинный хвост. Карие глаза, живо напомнившие Хелен маленького оленёнка, не отрывались от кота на руках девушки.
– А её зовут Лиза, – продолжил бургомистр, беря девочку за руку. – И она очень хотела…
– Не продаётся, – жалобно проговорила Хелен, прижимая к себе Мая, и отступая на шаг.
– … просто переночуйте в нашем доме, – закончил бургомистр. – У нас есть кошка, но, пожалуйста, просто переночуйте. Хотя бы сегодня.
Сопротивляться было бессмысленно.
– Да, – кивнула Хелен, – конечно.
И остро, отчётливо ощутила, что рука судьбы легла ей на плечо.
Жена бургомистра встретила Хелен, словно младшую, любимую сестру, приехавшую в гости. У неё были такие же беззащитно-карие оленьи глаза, как у её дочери, и эти глаза были до краёв полны тревоги, когда женщина смотрела на Лизу.
А девочка возилась с котом. Май покорно позволил нарядить себя в кукольное платье, ловил бантик, прыгал через верёвочку.
За ужином говорили о пустяках: о новостях из столицы, погоде, видах на урожай. Хелен ощущала невысказанную тревогу хозяев, как нависшую над столом тучу. Им было трудно, она понимала, начать рассказывать. Тяжело решиться – с ней, приезжей, чужой, поделиться своей бедой. Наверное, бургомистр сейчас спрашивал сам себя, с какой стати он вообще пригласил в свой дом эту подозрительную особу, явившуюся невесть откуда.
Хелен могла бы ответить на этот вопрос: потому, что судьба вела не только её, но и его. Потому что он ждал её (или другого, такого же, как она), а она бродила по дорогам, из города в город, готовая к подобной встрече.
И всё-таки, как же Хелен надеялась, что с ней этого никогда не случится! Увы, в глубине души она понимала, что некоторые обещания приходится выполнять, рано или поздно, но неизбежно приходится. Потому что за всё надо платить, а Хелен вот уже пятнадцать лет как в неоплатном долгу у судьбы.
– Расскажите, что у вас происходит, – попросила она. – Расскажите, прошу вас.
И Ларс заговорил, тяжко, не глядя на собеседницу, смотря то в пол, то на дочь, хохочущую над проказами учёного кота.
…Беда пришла в начале весны, четыре месяца тому назад. Нежданная, непонятная.
Дети стали плохо спать. Кричали по ночам, плакали. Сперва заболел один ребёнок, потом второй, третий. Это не было похоже на обычные капризы: просто дети наотрез отказывались спать в детских, говорили, что боятся. Объясняли, что в детских бегают крысы. Что, едва гаснет свет, крысы вылезают из углов и страшно пищат, разевают пасти.
Вот только взрослые никаких крыс не видели: ни в темноте, ни при свете.
Родители стали брать детей с собой в постель, но помогало плохо. В маминых объятиях, доселе бывших лучшими средствами от ночных кошмаров, спящие дети заходились в криках, и с большим трудом только удавалось их разбудить. Дети твердили все одно и то же: крысы. Теперь и в родительских спальнях. Повсюду.
Поначалу списывали на истерики, потом – на то, что дети запугивают друг друга, давали успокаивающие лекарства и микстуры, но бесполезно. Словно эпидемия волной прошлась по городу: к концу апреля плакали и истошно, срывая голос, кричали по ночам все дети в городе младше тринадцати лет от роду.
Кроме тех, в чьих детских поселили кошек.
Пушистые и хвостатые, лёжа и мурлыча в кроватках, охраняли сон своих маленьких хозяев. Дети спали, обняв кошек, и не жаловались на призрачных крыс.
С улиц мигом расхватали всех бродяжек, вылечили больных, откормили голодных. Котята стали стоить дороже породистых лошадей. Те, кому не досталось кошек, обходились собаками – те тоже помогали, хотя и похуже.
Болезнь не была побеждена, но отступила. До недавнего времени, всё казалось не так плохо.
А пару недель назад… это началось снова, говорил бургомистр. Кошки перестали помогать. Дети опять кричат. А хуже всего то, что теперь и взрослые… некоторые взрослые… видят серые тени в углах спален по ночам. Видят ещё не крыс – смутные, зыбкие тени. Слышат пока ещё не писк – тихий шёпот.
Днём кошмар отступает. Но люди готовы бежать из города, а некоторые уже и уехали. Ещё, пожалуй, месяц, и начнётся всеобщий исход.
– Вы почти опоздали, – вырвалось у Хелен. Всё это время она сидела, закрыв глаза, молчала, а тут не выдержала, – Вам бы уехать ещё весной!
– Что ты знаешь, девочка? – ласково спросил бургомистр. – Ты ведь что-то знаешь, по тебе видно. Кто ты, Хелен?
Чувствуя, как вспыхивает за спиной мост, она ответила:
– Я родилась в Гаммельне.
Часть 2 здесь
Дорога вела через пустыню. Петляла между иссечённых ветром валунов в человеческий рост, вросших в песок. На земле – растрескавшейся, изжелта-бурой – было полно камней и ям, присыпанных пылью и песком, и нужно было внимательно смотреть вниз, чтобы не споткнуться и не упасть. Впрочем, смотреть вверх было почти невозможно: солнце резало глаза. Солнце было здесь намного больше привычного размера, разбухшее, слепяще-белое.
Пятеро путников день за днём медленно продвигались вглубь пустыни. Двое мужчин, молодая женщина, маленькая девочка и кот. Кота, которого звали Май, несла в корзинке женщина: кошачьи лапы плохо приспособлены для ходьбы по песку и острым камням. Мужчины поочерёдно несли девочку. Девочка спала, не просыпаясь.
Пятеро преследовали шестого, пробиравшегося по той же дороге чуть впереди.
Женщину звали Хелен, и ей было страшно. Так страшно ей до сих пор было только раз в жизни, и о том разе она ничего почти не помнила. Тёмные, тягучие сны и беспрерывный шёпот, от которого шумело в ушах – вот и всё, пожалуй. И ночные кошмары, от которых она до сих пор иногда просыпалась, крича.
Те же самые кошмары снились сейчас спящей девочке по имени Лиза, шести лет от роду. Лиза дышала неровно, со всхлипами, дрожала ресницами. Когда всхлипы перерастали в стоны, из корзины вынимали Мая, и клали спящему ребёнку на грудь. Кот урчал, тёрся о шею и холодные щёки девочки, и её дыхание выравнивалось.
Мужчин звали Петер и Ларс. Хелен не разговаривала с ними: объяснялась жестами.
С недавних пор она не могла говорить, и надеялась только, что это ненадолго, что скоро голос вернётся.
Они шли, от рассвета до заката, не останавливаясь даже в полдень, в самую мучительную жару. Спешили изо всех сил, потому что знали: существо, которое они преследуют, идёт быстрее. Ему не надо нести припасы, воду и спящую ношу, оно бежит налегке. Но зато оно передвигается только когда прохладно: утром и вечером, ночью спит в укрытии, а день пережидает в тени.
Пятеро, возможно, шли бы и ночью – но дорога в темноте становилась слишком опасной. Путники не могли позволить себе такую роскошь, как сломанные или вывихнутые ноги. Приходилось отдыхать. Каждый вечер они разводили костёр: ночь высасывала из пустыни тепло. Хелен и мужчины сидели у огня, взявшись за руки, как заблудившиеся дети, а за их спинами шелестел ветер, дышал песок. Ночи казались бесконечными, а иногда Хелен всерьёз подозревала, что они и были бесконечными, что там, за пределами пустыни, прошли годы и годы. Невозможным казалось поверить, что всего месяц назад жизнь шла своим чередом, и была бесконечно далека от этих скал, больного солнца, едкого песка и ночных кошмаров.
***
– Учёный кот! – надрывался мальчишка в пёстром кафтане, с намалёванной улыбкой до ушей и природной россыпью веснушек на носу, – Читает, пишет, пляшет и поёт! Спешите видеть, господа: учёный кот!
Май, пушистый и преисполненный достоинства, кланялся публике, стоя на задних лапах и приложив правую переднюю к груди. Хелен улыбалась и приседала в реверансе: только что они на пару исполнили развесёлую польку. На сцену летели монетки.
Когда поток денег иссяк, девушка кивнула коту, и тот, взяв в лапы приготовленную метёлку, принялся сметать монеты с досок в подставленную миску, чем вызвал новый взрыв хохота и аплодисментов.
Хелен дёрнули за юбку, и она, опустив глаза, увидела лысину в венчике седых волос.
– Продай кота, циркачка, – сказал мужчина, глядя на неё снизу вверх. – Золотом заплачу, продай.
Хелен покачала головой: подобные предложения сыпались на неё после каждого представления.
– Непродажный, – пояснила она. – Только меня слушается. Вам ни к чему.
Мужчина насупился, и Хелен ощутила волну тревоги, прогулявшуюся по позвоночнику лёгкой изморозью. От шатра, заметив проблему, неспешно приблизился силач Петер, но вмешиваться пока не стал.
– Хорошо, – сказал седой, – тогда иди ко мне на постой. С котом.
– Семейных представлений не даю, – вежливо ответила Хелен. Тревога усилилась.
За их цирковую карьеру, Мая воровали дважды, и Хелен оба раза чуть с ума не сошла: вернуться-то он непременно вернётся, и отыщет её в условленном месте, да только это ж ещё удрать надобно! А ну как не получится?
– Не нужны мне твои представления, циркачка, – сказал мужчина, и девушка вдруг увидела, что он не насуплен и зол, а напуган. И куда больше, чем она.
– Мне твой кот нужен, – продолжал седой, – чтоб у меня в доме ночевал.
– Невозможно, – отрезала Хелен. Выдернула из его рук юбку, и ушла.
Позже, уже лёжа в кровати, она рассеянно поглаживала спящего кота и думала о судьбе – впервые за много месяцев, если не лет.
"Я не верю в судьбу" – сказала она ему тогда, при расставании. Голос подводил, дрожал и срывался.
"Это не важно, Хелена", – ответил он, – "Важно то, что она в тебя верит".
Потом он наклонился, потрепал по голове Мая, и ушёл. Май и Хелен стояли, прижавшись друг к другу, одинокие, бесконечно одинокие. У неё до сих пор болезненно сжималась сердце, когда она вспоминала тот день.
Когда Хелен заснула, ей приснилась пустыня.
Утром отправились на прогулку: Хелен с котом, и Петер для охраны. У девушки было неспокойно на душе после вчерашнего, но работа есть работа: от успеха утренней прогулки зависело количество почтенной публики на вечернем представлении. Май вышагивал перед Хелен, на задних лапах, в галстуке-бабочке и кукольном цилиндре. Вокруг мало-помалу собиралась толпа: большей частью дети, но и взрослых было довольно.
Хелен засыпали вопросами: что он любит есть, сколько ему лет, умеет ли он ходить по канату. Программки и приглашения разошлись в десять минут, девушка вручала последние, когда из толпы раздался голосок:
– А мышей он ловит?
– Все кошки ловят, – сказала Хелен удивлённо, – для этого не нужно быть цирковым котом.
На несколько секунд, в воздухе повисла пауза – непонятная ей. И уже другой голос спросил:
– А крыс?
– Конечно, крыс тоже, – кивнула девушка.
Дети смотрели на Мая во все глаза, взрослые перешептывались. Хелен поймала недоуменный взгляд Петера и пожала плечами: она тоже не могла понять, почему способности кота к ловле мышей заинтересовали публику больше, чем его способности к танцам и чтению. И её это встревожило.
…что-то было не так. Что-то было не так, и Хелен кружила по городу, посадив Мая в корзинку, тянула за руку Петера. Солнце над крышами. Чисто вымытая мостовая. Распахнутые, приглашающие двери лавок. Люди, хорошо одетые, улыбающиеся. И всё-таки, всё-таки…
Ни одной кошки на улицах. Ни одной бродячей собаки. Изредка она ловила взгляд сонных кошачьих глаз, прятавшихся за оконными стёклами, а из-за заборов раздавался то заливистый, то басовитый лай.
Но на улицах не мелькало ни одной пушистой морды.
"Не может быть" – металось в голове. – "Не может, нет. Я не верю в судьбу".
Та, в которую не верили, должно быть, улыбалась в этот момент – и Хелен оставалось лишь надеяться, что в этой улыбке нашлось место капле сочувствия к непутёвой циркачке.
***
Их будил холод. Задолго до рассвета двое мужчин и женщина просыпались, дрожа, и лежали без сна, под медленно светлеющим небом, прижимались как можно ближе друг к другу, пытаясь сберечь остатки тепла. Как только в сером предутреннем свете становилось возможным разглядеть тропу, они вставали, брали девочку и кота на руки, и пускались в путь. Потом всходило солнце, первые лучи падали на песок, и пустыня вспыхивала радужным сиянием, приветствуя новый день. На полчаса, не больше, становилось легко дышать, легко идти. Потом солнце поднималось выше, и воздух перед глазами начинал дрожать и струиться. Жара наваливалась тяжёлым грузом, в горло набивалась пыль, в голове нарастал звон, и каждый шаг приходилось делать через силу.
Если Хелен оступалась, её поддерживал один из мужчин. Если начинала спотыкаться, у неё забирали тяжёлую корзину с котом, и девушка шла дальше налегке. Она плакала бы от усталости, если бы могла себе позволить напрасно терять драгоценные капли воды.
С каждым шагом они сокращали расстояние между собой и той тварью, за которой гнались.
***
Вечером, перед представлением, к Хелен снова подходили с предложениями продать кота. Трижды. И, как она узнала потом, ещё шесть человек спрашивали её днём. Деньги сулили сумасшедшие, но весь цирк знал: Май не продаётся. Ни за что и ни на каких условиях.
– Мы уезжаем, – сказал Пауль, хозяин цирка. – Хватит с нас этого города, сегодня – последнее представление, и собираемся. Что-то тут нечисто.
Нюх у него был получше, чем у Мая, это точно. Хелен облегченно склонила голову: может, обойдётся. Может, всё это ей чудится. Просто совпадение.
…А выступление имело шумный успех. Кажется, весь город собрался на площади. Хлопали жонглёрам, акробатам, фокуснику. Щедро кидали монетки, только успевай подбирать. Мая и Хелен не отпускали со сцены, засыпали цветами, дети по очереди гладили кота. Гладили, осторожно и бережно, словно величайшую драгоценность, которую ах, как хотелось бы себе, да не судьба. Даже закрыв глаза, даже отвернувшись, Хелен чувствовала на себе детские взгляды.
Уезжаем, думала она. Мы уезжаем, а того, что мне почудилось, тут нет. Я не верю в судьбу.
Она едва успела умыться, когда её окликнул Пауль. Взяла на руки кота (боялась отпустить, да Май и сам к ней жался), вышла. Рядом с Паулем стоял высокий человек с аккуратно постриженной бородой, в длинном зелёном сюртуке и кружевной сорочке.
Тот, кому они первому нанесли визит, испрашивая разрешение на представления.
Бургомистр.
– Здравствуйте, милая дама, – сказал он вежливо, поклонившись. – Меня зовут Ларс. Я пришёл просить вас об услуге. Не для себя, для одной юной леди.
Из-за спины отца (ну, конечно же, отца) выступила девчушка в аккуратном платьице и присела в реверансе. У неё были тёмно-каштановые волосы, аккуратно стянутые в длинный хвост. Карие глаза, живо напомнившие Хелен маленького оленёнка, не отрывались от кота на руках девушки.
– А её зовут Лиза, – продолжил бургомистр, беря девочку за руку. – И она очень хотела…
– Не продаётся, – жалобно проговорила Хелен, прижимая к себе Мая, и отступая на шаг.
– … просто переночуйте в нашем доме, – закончил бургомистр. – У нас есть кошка, но, пожалуйста, просто переночуйте. Хотя бы сегодня.
Сопротивляться было бессмысленно.
– Да, – кивнула Хелен, – конечно.
И остро, отчётливо ощутила, что рука судьбы легла ей на плечо.
Жена бургомистра встретила Хелен, словно младшую, любимую сестру, приехавшую в гости. У неё были такие же беззащитно-карие оленьи глаза, как у её дочери, и эти глаза были до краёв полны тревоги, когда женщина смотрела на Лизу.
А девочка возилась с котом. Май покорно позволил нарядить себя в кукольное платье, ловил бантик, прыгал через верёвочку.
За ужином говорили о пустяках: о новостях из столицы, погоде, видах на урожай. Хелен ощущала невысказанную тревогу хозяев, как нависшую над столом тучу. Им было трудно, она понимала, начать рассказывать. Тяжело решиться – с ней, приезжей, чужой, поделиться своей бедой. Наверное, бургомистр сейчас спрашивал сам себя, с какой стати он вообще пригласил в свой дом эту подозрительную особу, явившуюся невесть откуда.
Хелен могла бы ответить на этот вопрос: потому, что судьба вела не только её, но и его. Потому что он ждал её (или другого, такого же, как она), а она бродила по дорогам, из города в город, готовая к подобной встрече.
И всё-таки, как же Хелен надеялась, что с ней этого никогда не случится! Увы, в глубине души она понимала, что некоторые обещания приходится выполнять, рано или поздно, но неизбежно приходится. Потому что за всё надо платить, а Хелен вот уже пятнадцать лет как в неоплатном долгу у судьбы.
– Расскажите, что у вас происходит, – попросила она. – Расскажите, прошу вас.
И Ларс заговорил, тяжко, не глядя на собеседницу, смотря то в пол, то на дочь, хохочущую над проказами учёного кота.
…Беда пришла в начале весны, четыре месяца тому назад. Нежданная, непонятная.
Дети стали плохо спать. Кричали по ночам, плакали. Сперва заболел один ребёнок, потом второй, третий. Это не было похоже на обычные капризы: просто дети наотрез отказывались спать в детских, говорили, что боятся. Объясняли, что в детских бегают крысы. Что, едва гаснет свет, крысы вылезают из углов и страшно пищат, разевают пасти.
Вот только взрослые никаких крыс не видели: ни в темноте, ни при свете.
Родители стали брать детей с собой в постель, но помогало плохо. В маминых объятиях, доселе бывших лучшими средствами от ночных кошмаров, спящие дети заходились в криках, и с большим трудом только удавалось их разбудить. Дети твердили все одно и то же: крысы. Теперь и в родительских спальнях. Повсюду.
Поначалу списывали на истерики, потом – на то, что дети запугивают друг друга, давали успокаивающие лекарства и микстуры, но бесполезно. Словно эпидемия волной прошлась по городу: к концу апреля плакали и истошно, срывая голос, кричали по ночам все дети в городе младше тринадцати лет от роду.
Кроме тех, в чьих детских поселили кошек.
Пушистые и хвостатые, лёжа и мурлыча в кроватках, охраняли сон своих маленьких хозяев. Дети спали, обняв кошек, и не жаловались на призрачных крыс.
С улиц мигом расхватали всех бродяжек, вылечили больных, откормили голодных. Котята стали стоить дороже породистых лошадей. Те, кому не досталось кошек, обходились собаками – те тоже помогали, хотя и похуже.
Болезнь не была побеждена, но отступила. До недавнего времени, всё казалось не так плохо.
А пару недель назад… это началось снова, говорил бургомистр. Кошки перестали помогать. Дети опять кричат. А хуже всего то, что теперь и взрослые… некоторые взрослые… видят серые тени в углах спален по ночам. Видят ещё не крыс – смутные, зыбкие тени. Слышат пока ещё не писк – тихий шёпот.
Днём кошмар отступает. Но люди готовы бежать из города, а некоторые уже и уехали. Ещё, пожалуй, месяц, и начнётся всеобщий исход.
– Вы почти опоздали, – вырвалось у Хелен. Всё это время она сидела, закрыв глаза, молчала, а тут не выдержала, – Вам бы уехать ещё весной!
– Что ты знаешь, девочка? – ласково спросил бургомистр. – Ты ведь что-то знаешь, по тебе видно. Кто ты, Хелен?
Чувствуя, как вспыхивает за спиной мост, она ответила:
– Я родилась в Гаммельне.
Часть 2 здесь
