Холм на дне океана. Часть 1.
Apr. 29th, 2008 11:26 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
silver_mewСразу предупреждаю: ОЧЕНЬ много букв. Тем, кто решится читать - моё персональное спасибо и уважение за терпение!!
...
Пожалуй, будь наш холм чуть повыше, его с полным правом можно было бы назвать горой. Если отсюда, с вершины, посмотреть на юг, вся деревня будет как на ладони, а в ясную погоду на горизонте виден берег моря, до которого не меньше полутора дней пути.
На север лучше не смотреть: с той стороны, насколько хватает глаз, сплошь выжженная земля в трещинах оврагов. Когда с севера дует ветер, он приносит запахи гари и ржавчины. Вообще ветер на холме дует всегда, а время от времени случается настоящий ураган – в то время как внизу разве что пару листьев с деревьев сорвёт.
Здесь стоит всего один дом, и он совсем не такой, как другие дома в деревне. Он наполовину врос в землю, у него низкие потолки и крыша из тяжёлых каменных плит. Дом мастера Хала.
Мастер Хал спускался со своего холма в деревню раз в неделю, по средам – в день беседы с младшими. Мне, когда я был малышом, очень нравились эти часы – уж очень они были не похожи на обычные уроки в школе. Можно было задавать любые вопросы, вскакивать с места, перебивать мастера Хала и друг друга. Впрочем, мастера Хала перебивали редко – он умел рассказывать так, что четыре десятка детей в комнате сидели, затаив дыхание, и приходили в себя, только когда час беседы подходил к концу.
Все мы знали, что нарушать Заповеди нельзя, но только с мастером Халом нам разрешалось поговорить о Заповедях и об их нарушениях. Ни в коем случае ни с какими другими взрослыми, и уж тем более, с другими детьми. Конечно, мы всё равно говорили об этом, но до бесед с мастером Халом делали это шёпотом и с оглядкой. А Мастер Хал объяснил нам, что ничего нет плохого в таких разговорах, и что непонятные места в Заповедях можно и нужно обсуждать, для того чтобы получше в них разобраться. А вот если кто-то не понимает и не задаёт вопросов, это как раз плохо: отсюда и до нарушения недалеко.
Мастер Хал разговаривал с малышами-шестилетками, словно они были взрослыми, и при этом умел объяснить так, что сразу становилось понятно, откуда взялась та или иная Заповедь, что можно, а чего нельзя.
– Мастер, – спрашивала, к примеру, Кити, моя рыжая соседка, – почему летать во сне так весело, а наяву нельзя даже попробовать?
– Всё просто, – отвечал мастер Хал, – во сне летает только твоё воображение, Кити, а наяву можешь полететь ты сама – а ты хоть и худая, так, что все рёбра торчат, а всё же намного тяжелее собственной фантазии, и, чтобы поднять тебя в воздух, потребовалось бы много энергии.
Слово "энергия", когда его произносил мастер Хал, совсем не звучало ругательством.
Мне казалось, что я ничем не отличался от других детей – но у мастера Хала было другое мнение. Он часто останавливал на мне взгляд, и внимательнее, чем к прочим, прислушивался – хотя он вообще всегда и всех нас слушал очень внимательно. Я думал, что мне это кажется, пока то же самое не подтвердила Кити.
Мы с ней шли домой после школы, и ели яблоко, передавая его друг другу по очереди.
– Наверное, – сказала Кити очень серьёзно, – у него плохие предчувствия.
– Ерунда, – храбро возразил я, прожевав кусок яблока, – я же ничего не чувствую. И ничего такого плохого не делаю, и не думаю даже.
– Ну и что? Он может просто знать, что случится потом. Это же мастер Хал!
– Никто не может, – подумав, ответил я. – Это же получается настоящее пророчество, а значит, нарушение пятой Заповеди.
На это Кити возразить было нечего.
– А может ты не чувствуешь, а что-то такое в тебе есть, – предположила она, когда от яблока осталось уже меньше трети. – Что-то такое… неправильное.
Сказать по правде, я сам боялся чего-то в этом роде.
– Почему сразу неправильное, – ответил я, – может наоборот, что-то хорошее!
Кити посмотрела на меня и, наверное, поняла, что мне страшно.
– Может, и хорошее, – согласилась она покладисто. – Ты у него спроси как-нибудь.
Но в оставшиеся два года бесед я так и не собрался это сделать, хотя ещё много раз чувствовал на себе заинтересованный взгляд мастера Хала. Уж очень было неприятно думать о том, что этот интерес означал мою склонность к нарушениям Заповедей.
…
Когда нам с Кити исполнилось по девять лет, мы перестали ходить на беседы с младшими. Теперь у каждого из нас был свой личный час занятий с мастером Халом – правда, не раз в неделю, а раз в месяц. И для этого нам самим нужно было приходить в дом на холме.
На последней общей беседе мастер Хал был очень серьёзен.
– Некоторым из вас случается нарушать Заповеди, – говорил он. – Это очень плохо. И, чтобы не стало совсем плохо, нужно сразу же рассказывать об этом мне. Тогда мы с нарушителем вместе постараемся исправить дело, для чего, конечно, нарушителя надо будет наказать. Да, наказать – для его же блага. Это, я надеюсь, все понимают?
Мы понимали. Я посмотрел на Тео, который жил через два дома от моего – он покраснел до ушей, и вид у него был ужасно виноватый.
– Больше никому, – продолжал мастер Хал, – о нарушении Заповедей говорить не нужно. Ни родителям, ни друзьям. Только мне. И я никому не скажу, это останется тайной.
Поднимаясь на холм, на первую свою личную встречу с мастером Халом (теперь вместо часа бесед эти встречи назывались часом исповедей) я мучительно раздумывал, каким же будет наказание за то, что два месяца назад я нарушил восьмую Заповедь.
Это было моё первое нарушение в жизни. Вышло всё совершенно случайно: я перерывал свою комнату в поисках книги, которую должен был прочесть к завтрашнему уроку в школе. Времени на чтение оставалось мало, терпения на поиски не оставалось совсем, и в какой-то момент я замер посреди комнаты, оглядываясь кругом, сердитый и полный желания немедленно найти чёртову книгу.
– Да где же она!!! – выкрикнул я, и подскочил на месте от неожиданности: груда одежды на полу рядом с кроватью зашевелилась, и предмет моих поисков, шелестя страницами, выпрыгнул на середину комнаты и плюхнулся у моих ног.
У меня закружилась голова, в ушах тоненько зазвенело, а во рту появился острый медный привкус. Заповедь восьмая: перемещение вещей и предметов, которые можно поднять и удержать в руках, с применением запретной энергии.
Я во все глаза смотрел на предательницу-книгу и чуть не ревел от испуга и обиды: вот так вот, без малейшего намерения, нарушить Заповедь!
Читать я не смог: буквы расплывались перед глазами, звон в ушах не проходил. Сначала я подумал было, что это от страха, но на следующее утро оказалось, что я заболел, и в итоге провёл в постели три дня, не в состоянии даже поднять руки. Болела голова, ломило все кости. Я знал, что это высшие силы наказали меня "за обращение к ним всуе", как и предупреждал мастер Хал. К счастью, никто, кроме меня, этого не понял. "Все дети иногда болеют" – так сказала маме бабушка Рина, наша лекарка.
У меня даже возникла мысль не рассказывать эту историю мастеру Халу – я ведь уже наказан, разве нет? Но я устыдился, и в итоге, запинаясь и краснея, выложил учителю всё, что произошло.
Под потолком сушились пучки трав, а за ставнями гудел нескончаемый ветер холма. Мастер Хал выглядел одновременно очень озабоченным и почему-то очень довольным.
– Бывает, – сказал он. – Это со многими бывает, и особой беды тут нет. В чём ты виноват, Тим?
– Я нарушил Заповедь, – прошептал я.
– Но ты же не хотел, – возразил мастер, – как же так вышло?
Я молчал. Я не знал, как так вышло.
– Ты помнишь, что я говорил на беседах о самоконтроле?
– Самоконтроль, – неуверенно начал я, – необходим, для того чтобы держать себя в руках. Энергия... запретная энергия…
– Магия, Тим, – прервал меня мастер Хал. – Мы с тобой на исповеди, где же ещё называть вещи своими именами, как не здесь? Да, магия непосредственно связана с силой воли, и при неумении себя контролировать сильные эмоции провоцируют выплеск магической энергии. И ты совершенно прав, Тим: именно этот выплеск уложил тебя на три дня в постель.
Мне стало чуть легче. Мастер Хал подал мне чашку с чаем. Чай пах дымом и травой.
– В будущем, – продолжил мастер, – избегай сильных эмоций, особенно тех, которые направлены на конкретный объект.
– Объект? – переспросил я, не понимая.
– Книга, чашка с чаем, собака или кошка… Человек, – последнее слово на мгновение повисло в воздухе, и ветер взвыл особенно сильно. – А для тренировки самоконтроля, я назначаю тебе наказание.
Мастер Хал немного подумал и заключил:
– Ты натаскаешь воды, и заполнишь большую бочку на заднем дворе у бабушки Рины.
На том и закончилась моя первая исповедь. Три дня я таскал вёдра из колодца на краю деревни, и, одно за другим, опрокидывал их над бочкой бабушки Рины. Тео, который усердно пропалывал на огороде грядки с морковкой, время от времени поднимал голову и улыбался мне, его улыбка была широкой и беззаботной, и я отвечал ему точно такой же. Нарушения Заповедей больше не висели над нами: мы покаялись, и получили прощение.
…
Нарушение оказалось первым, но не последним: восьмая Заповедь на три долгих года сделалась моим проклятием. Стоило мне задуматься, и предметы летали, повинуясь моим желаниям: нож прыгал в руку со стойки, чашка, упавшая со стола, замирала над полом и возвращалась обратно, ботинки, стоявшие у дверей, подползали к кровати. И каждый раз я валился с ног, и три-четыре дня не вставал с постели.
Мастер Хал терпеливо объяснял мне правила самоконтроля, и назначал наказания для лучшего усвоения этих правил. К счастью, мне удалось сохранить большую часть своих нарушений Заповедей в тайне: страх пред разоблачением отлично помогал мне контролировать себя на людях. Всё же, люди начали смотреть на меня косо: уж слишком часто я колол дрова, подметал дорожки и работал в чужих огородах. Чаще меня это, пожалуй, приходилось делать только Тео.
Не так уж много в деревне работы, на которую можно отправить нарушителя Заповедей, и то и дело мы с Тео оказывались рядом, а иногда задание было одно на двоих.
Было бы странно, если бы мы не подружились.
У Тео были светлые, выгоревшие под солнцем волосы, и глаза цвета тёмного ореха. Ещё у него была удивительная память: услышанное однажды он мог повторить без запинки, не перепутав ни одной буквы. Иногда в его голове сами собой появлялись строки книг, которых он не читал, и ему случалось ненароком проговорить такие строки вслух – обычно во сне. Он не любил говорить об этом: я так и не понял, какие Заповеди он нарушал и какие проступки отрабатывал. Пожалуй, это была единственная тема, которую мы старательно обходили в наших бесконечных разговорах.
Другие ребята нашей парочки сторонились. Все, кроме Кити.
Мы с Кити были вместе с трёх лет, и такая вещь, как моя плохая репутация, её не волновала – а я считал это само собой разумеющимся. И хватило одной встречи с Тео для того, чтобы его репутация перестала её волновать тоже.
…
На дереве было гнездо – гнездо хохлатой длиннохвостой птицы, которая клевала семечки из наших рук, если мы сидели смирно. В гнезде лежали четыре яйца, ярко-розовых с крупными синими мазками. И Кити, которая обычно называла нас с Тео сумасшедшими, глядя, как мы карабкаемся по гладкому стволу, ради такого чуда решила к нам присоединиться. Мы долго по очереди любовались на круглое гнездо из самых тоненьких веточек, где, в аккуратных пуховых ямках, розовели яйца. А когда мы стали спускаться, Кити сорвалась.
Тео был наверху, я уже стоял на земле. Нога Кити соскользнула с ветки, и она полетела вниз – молча, не вскрикнув. Сорвалась она не с такой уж большой высоты, но я успел представить, как Кити падает, и даже услышал стук удара о землю – и увидел, что она не падает.
Что она висит в воздухе, на высоте меньше чем в половину человеческого роста, висит, сжавшись в комочек и зажмурившись. Потому что я держу её, не давая упасть.
– Мамочки, – сказала Кити, не открывая глаз.
Я отпустил её, усилием воли словно разжав пальцы, и она всё-таки упала, а Тео, который не успел ничего понять, закричал сверху: "Всё в порядке?"
А потом из-под меня словно выдернули землю, и я потерял сознание, в первый раз в жизни.
В этот день мастер Хал впервые вышел из себя.
Я лежал на жёсткой кровати в его доме, глаза у меня слезились, мир вокруг ходил ходуном, а Кити забилась в угол и, кажется, ревела в три ручья.
– Чему я учил тебя три года? – мастер почти кричал, – Ты же можешь погибнуть! С юной леди ничего бы не случилось, максимум, подвёрнутая нога!
Кити из угла заревела сильнее. Я попытался что-то сказать, и снова потерял сознание.
Когда я во второй раз очнулся, всё на той же кровати, я увидел рядом с собой маму. Она, очень мягко и ласково, объяснила мне, что подобного нарушения Заповедей в деревне не было уже больше десяти лет. Что она и отец долго беседовали с мастером Халом, и приняли решение – оставить меня у него. Временно. Для того чтобы избежать повторения, сказала она. "И сохранить тебе жизнь" – читалось в её глазах.
Я поселился в доме на холме. Месяца три, не меньше, я носа не казал в деревню: мне было стыдно. Большую часть времени я сидел на одном из камней с северной стороны холма и смотрел на сеть трещин, опутывавших мёртвые холмы и долины. Я всерьёз подумывал уйти туда и не вернуться, мне хотелось провалиться сквозь землю, и я почти жалел, что не умер – мне казалось, это было бы справедливо.
Так продолжалось до тех пор, пока, в один из дней, мастер Хал не подошёл и не сел на камень рядом со мной.
– Что ты знаешь о войне, Тим? – спросил он безо всякого предисловия.
– То же, что и все, – ответил я. – То, что вы рассказывали. Триста лет назад, древние люди прогневали высшие силы, тем, что применили запретную… магию, и высшие силы покарали их.
– Почти так, Тим, – кивнул мастер. – С парой небольших уточнений. Видишь ли, в те времена магия не была запретной.
Я молчал – просто не знал что сказать. Все наши Заповеди – их не было? Как же так?
– Это же просто… ну, невозможно! – наконец произнёс я.
– Сейчас – да, – согласился мастер Хал. А тогда применение магии не влекло за собой слабости и болезни. Видишь ли, Тим…
Я слушал, забывая дышать. Оказывается, древние люди использовали магию, даже не задумываясь об этом. Перемещали предметы. Предсказывали будущее. Разговаривали, не прибегая к словам. Летали! Завораживали животных!!! Даже людей (последнее, впрочем, насколько я понял, всё же было под запретом – из этических соображений). Пока не началась очередная война. Обычная, не между людьми и высшими силами, а между людьми и другими людьми. А точнее – между магами и магами. И слова "маг" тогда не было ругательством: магов уважали. Их, кстати, было немного – способностями к магии обладал примерно каждый десятый.
На этом месте я открыл было рот, чтобы удивиться – ведь в нашей деревне нарушить Заповедь может любой! Но мастер Хал покачал головой: позже, мол, станет понятно.
Так вот, по словам мастера Хала выходило, что в этой войне маги сделали что-то страшное. "Прорвали ткань мироздания" – сказал он. И через эту прореху (какую? где??) каким-то образом утекла вся магическая энергия, заполнявшая этот мир. Утекла практически мгновенно. "Представь, что в дне океана проделали дыру" – я представил. Вытекает вода, с жутким рёвом. Обнажается океанское дно. Рыбы разевают рты и задыхаются… Я помотал головой: картинка выходила жуткая.
– Почти так всё и было, – кивнул мастер, глядя на выжженные холмы на севере. Сегодня ветер дул оттуда, и моя одежда вся пропиталась копотью.
– Триста лет, и ни одной травинки, – сказал мастер. – Трудно представить, правда?
Мир не может существовать без магической энергии. Вообще не может, никак. Именно эта энергия связывает всё воедино. Мир погиб – весь и немедленно, как погиб бы океан без воды.
– А мы? – нарушил я повисшее молчание.
А мы, оказывается, живём как бы в луже на дне погибшего океана. В нашем мире были места, копившие в себе магическую энергию. Её, кстати, обычно называли не магической энергией, а короче – маной.
Так вот, существовали места – источники маны. Места… и люди. Маги.
– Понимаешь, Тим… обычные люди погибли все и сразу – у них не было ни одного шанса. Ни малейшего. Остались те, кто способен создать и удерживать вокруг себя ману… Что-то вроде пузыря, наполненного жизненной силой.
– Мы все – маги? – переспросил я, не в силах поверить.
– Именно, Тим, – очень мягко сказал мастер Хал. – Все до одного. Маги и потомки магов. Те дети, которые не унаследовали магического дара родителей, просто-напросто умерли в младенчестве. Естественный отбор в самом жёстком варианте из возможных, если ты понимаешь, о чём я.
Наверное, я понял. Каждый человек способен производить ману. В небольшом количестве, но для поддержания жизни этого хватает. А магические действия расходуют эти несчастные крохи маны, выплескивая их в окружающий мир. Оставшись без защитного кокона, человек слабеет, и может умереть.
Наши Заповеди – не мораль и не этика, а жизненная необходимость. В магии нет ничего плохого, но применять её в том мире, в котором мы все сейчас живём – самоубийство. А у меня – очень, очень серьёзные способности к магии, вот она и выплёскивается. Самопроизвольно. Собственно, мастер Хал собирался сказать мне то, что говорит сейчас, лет на пять позже, но ему больно смотреть на моё отчаяние.
Нет ничего плохого в том, что я нарушил восьмую Заповедь. Это опасно для моей жизни – и только. Но ничего дурного я не сделал.
Я вздохнул – грудь отозвалась болью: оказывается, я уже долго не дышал.
– Кто ещё..? – голос был сиплым. – Кто ещё знает, в деревне?
– Кое-кто из старших, – отозвался мастер Хал. – Пара подростков. Зачем лишать остальных надежды? Зачем говорить, что люди обречены на существование между южным склоном вот этого холма и морем на ближайшие несколько тысяч лет? Что нам не разрастись, не создать ни одного города? Что наши дети, и дети наших детей, будут ютиться на этой полоске земли – единственной живой полоске на много миль? И что те из них, кто не унаследует магического таланта родителей, умрут, едва родившись? А ведь талант передаётся далеко не всегда.
Да, у нас в деревне дети часто рождались мёртвыми. Все мы думали, что это от каких-то болезней. Впрочем, отсутствие способностей к магии в таком мире, что нам достался – это и есть болезнь.
Сотни вопросов вертелись на языке, но действительно важным был только один. Его я и задал.
– Кто вы, мастер Хал? – спросил я.
Он улыбнулся.
– Видишь ли… Как это ни странно на первый взгляд, большинство из тех, кто выжил и сумел приспособиться – не опытные, действующие маги, а простые люди, которые даже не догадывались о своём даре.
А знаешь, почему? Тебе ведь трудно контролировать себя, Тим. Магия вырывается наружу, хотя ты с детства затвердил тринадцать Заповедей и усердно учишься самоконтролю. А нас... нас-то учили совсем другому.
Их учили развивать данные природой способности, и поощряли как можно более частое применение. Магия доводилась до автоматизма. И после катастрофы маги, привыкшие без раздумий пользоваться своим даром, один за другим погибали, выплеснув в пустой, иссохший мир последние капли воды из своих ладоней.
– Остались единицы. – Ветер подхватывал тихие слова мастера Хала и уносил их на юг, я с трудом слышал его и напрягал слух, стараясь не упустить не слова. – Выжили те, кто, во-первых, обладал сильной и жёсткой волей, а, во-вторых, способностью производить и удерживать большее количество маны, чем все остальные. Ведь многие вещи, стоит им раз научиться, не уберёшь самым жёстким самоконтролем.
– Насколько я знаю, – закончил он буднично, – в настоящий момент я остался один.
– Вам триста лет? – спросил я. Кажется, я потерял способность удивляться.
– Пятьсот, Тим, – ответил он. – Пойдём в дом – ветер медленно, но верно превращается в ураган. И, Тим… Никому не рассказывай то, что я рассказал тебе сегодня. Будем считать, что на сей раз, это я исповедовался тебе.
Жизнь на холме текла медленно и размеренно. Я много, запоем, читал, и жизнь до катастрофы вставала передо мною в многообразии красок и оттенков. Города. Люди. И – магия, паутиной пронизывающая мир снизу доверху. Мастер Хал понемногу учил меня самым простым, основным магическим действиям, почти не расходовавшим драгоценную ману – но приносящим пользу. В остальном, каждый день был до боли похож на предыдущий.
В деревне же и вовсе ничего не менялось. Люди долго сторонились меня – нарушителя Заповедей, но со временем это прошло. Друзья начали задерживаться после своих исповедей у мастера, для того, чтобы перекинуться со мной словом-другим.
Кити и Тео, конечно же, начали навещать меня раньше других, и всё чаще приходили вместе. В один прекрасный день я понял, что это значит – и опять долго сидел на камне с северной стороны холма. Было больно, но, по совести говоря, я потерял Кити раньше – в тот день, когда поддержал её, падающую с дерева, в воздухе. Это было несправедливо – я не был ни в чём виноват. Но всерьёз возмутиться этой несправедливостью я почему-то не мог – наверное, потому, что она съёживалась и бледнела в сравнении с глобальной несправедливостью окружающего нас мира.
Маленький синий цветок, который я больше месяца выращивал на самой границе травы и спекшегося камня, завял. Тех жалких крох подпитки, которые я мог на него потратить, оказалось недостаточно.
– Невозможно, Тим, – сказал мастер, выслушав меня. – Тебя не хватит на то, чтобы оживить и пяди земли за пределами нашей деревни. Вот если бы ты отдал всего себя, выложился досуха, тогда… но лишнее распаханное поле не стоит твоей жизни.
– Но значит, это всё-таки возможно? – спросил я.
– Я бы не хотел, – медленно, не глядя на меня, сказал мастер, – чтобы люди превратились в существ, немногим отличающихся от баранов, которых приносят в жертву для того, чтобы земля была плодородной.
…
Тео по-прежнему ходил на исповеди к мастеру Халу гораздо чаще других, и Кити как-то, пока мы с ней сидели и болтали во дворе, ожидая окончания часа Тео, с грустью обмолвилась мне, что её мать не одобряет этой дружбы. На слове "дружба" Кити запнулась и покраснела. Я улыбнулся ей – мол, всё в порядке.
– Мама говорит, – сказала Кити, – что меня словно тянет к... к нарушителям. К ненадёжным. Ты, потом Тео…
Она окончательно залилась краской и умолкла.
– Тебе там жениха ещё не подыскали? – как мог небрежно спросил я.
И попал в яблочко. Кити разревелась и призналась, что в её доме идёт настоящая война – и что они с Тео подумывают уйти из деревни.
– Куда? – растерянно спросил я. Мысли разбежались. Все, до одной. Рыжая девчонка, ревущая у меня на плече, собиралась свести счёты с жизнью – просто ещё не знала об этом.
Им было всё равно. Куда-нибудь. Я вдруг осознал, что время, проведённое в доме на холме, и воспитание мастера Хала, и его книги сделали меня гораздо старше моих пятнадцати лет. Гораздо старше Кити.
– Кити, вокруг нет других деревень. Нет земель, пригодных для жизни. Вспомни, разве хоть один человек, ушедший искать людей, вернулся?
Бесполезно – она не хотела слушать.
А я не мог ей ничего сказать. Я дал слово мастеру Халу хранить его тайну – и, к тому же, я понимал, что он прав.
– Кити, – сказал я беспомощно, – Кити… Поговори хотя бы с мастером Халом. Или Тео пусть поговорит! Мастер не выдаст вас, он же не может нарушить тайну исповеди?
Кити долго колебалась: с одной стороны, побег не относился к нарушениям Заповедей, с другой – представлял собой поступок гораздо более серьёзный, чем подхватить силой воли девчонку, падающую с дерева. В конце концов, она обещала поговорить с Тео, и не уходить в никуда, не сообщив о побеге хотя бы мне.
Тео вышел от мастера Хала с кривой улыбкой и сообщил, что ему дали задание срыть небольшой холм за колодцем, а землю перетаскать на пустырь за западной окраиной деревни – там будут разбивать сад. Мы с Кити потрясённо молчали – это что же он должен был натворить? Но о таком, понятное дело, нельзя спрашивать.
Потом они попрощались и ушли – я долго следил за тем, как они спускаются с холма, идут так близко друг к другу, что рыжие кудри Кити лежат на плече Тео.
Надо ли говорить, что чувствовал я себя при этом на редкость отвратительно?
Часть 2.
...
Пожалуй, будь наш холм чуть повыше, его с полным правом можно было бы назвать горой. Если отсюда, с вершины, посмотреть на юг, вся деревня будет как на ладони, а в ясную погоду на горизонте виден берег моря, до которого не меньше полутора дней пути.
На север лучше не смотреть: с той стороны, насколько хватает глаз, сплошь выжженная земля в трещинах оврагов. Когда с севера дует ветер, он приносит запахи гари и ржавчины. Вообще ветер на холме дует всегда, а время от времени случается настоящий ураган – в то время как внизу разве что пару листьев с деревьев сорвёт.
Здесь стоит всего один дом, и он совсем не такой, как другие дома в деревне. Он наполовину врос в землю, у него низкие потолки и крыша из тяжёлых каменных плит. Дом мастера Хала.
Мастер Хал спускался со своего холма в деревню раз в неделю, по средам – в день беседы с младшими. Мне, когда я был малышом, очень нравились эти часы – уж очень они были не похожи на обычные уроки в школе. Можно было задавать любые вопросы, вскакивать с места, перебивать мастера Хала и друг друга. Впрочем, мастера Хала перебивали редко – он умел рассказывать так, что четыре десятка детей в комнате сидели, затаив дыхание, и приходили в себя, только когда час беседы подходил к концу.
Все мы знали, что нарушать Заповеди нельзя, но только с мастером Халом нам разрешалось поговорить о Заповедях и об их нарушениях. Ни в коем случае ни с какими другими взрослыми, и уж тем более, с другими детьми. Конечно, мы всё равно говорили об этом, но до бесед с мастером Халом делали это шёпотом и с оглядкой. А Мастер Хал объяснил нам, что ничего нет плохого в таких разговорах, и что непонятные места в Заповедях можно и нужно обсуждать, для того чтобы получше в них разобраться. А вот если кто-то не понимает и не задаёт вопросов, это как раз плохо: отсюда и до нарушения недалеко.
Мастер Хал разговаривал с малышами-шестилетками, словно они были взрослыми, и при этом умел объяснить так, что сразу становилось понятно, откуда взялась та или иная Заповедь, что можно, а чего нельзя.
– Мастер, – спрашивала, к примеру, Кити, моя рыжая соседка, – почему летать во сне так весело, а наяву нельзя даже попробовать?
– Всё просто, – отвечал мастер Хал, – во сне летает только твоё воображение, Кити, а наяву можешь полететь ты сама – а ты хоть и худая, так, что все рёбра торчат, а всё же намного тяжелее собственной фантазии, и, чтобы поднять тебя в воздух, потребовалось бы много энергии.
Слово "энергия", когда его произносил мастер Хал, совсем не звучало ругательством.
Мне казалось, что я ничем не отличался от других детей – но у мастера Хала было другое мнение. Он часто останавливал на мне взгляд, и внимательнее, чем к прочим, прислушивался – хотя он вообще всегда и всех нас слушал очень внимательно. Я думал, что мне это кажется, пока то же самое не подтвердила Кити.
Мы с ней шли домой после школы, и ели яблоко, передавая его друг другу по очереди.
– Наверное, – сказала Кити очень серьёзно, – у него плохие предчувствия.
– Ерунда, – храбро возразил я, прожевав кусок яблока, – я же ничего не чувствую. И ничего такого плохого не делаю, и не думаю даже.
– Ну и что? Он может просто знать, что случится потом. Это же мастер Хал!
– Никто не может, – подумав, ответил я. – Это же получается настоящее пророчество, а значит, нарушение пятой Заповеди.
На это Кити возразить было нечего.
– А может ты не чувствуешь, а что-то такое в тебе есть, – предположила она, когда от яблока осталось уже меньше трети. – Что-то такое… неправильное.
Сказать по правде, я сам боялся чего-то в этом роде.
– Почему сразу неправильное, – ответил я, – может наоборот, что-то хорошее!
Кити посмотрела на меня и, наверное, поняла, что мне страшно.
– Может, и хорошее, – согласилась она покладисто. – Ты у него спроси как-нибудь.
Но в оставшиеся два года бесед я так и не собрался это сделать, хотя ещё много раз чувствовал на себе заинтересованный взгляд мастера Хала. Уж очень было неприятно думать о том, что этот интерес означал мою склонность к нарушениям Заповедей.
…
Когда нам с Кити исполнилось по девять лет, мы перестали ходить на беседы с младшими. Теперь у каждого из нас был свой личный час занятий с мастером Халом – правда, не раз в неделю, а раз в месяц. И для этого нам самим нужно было приходить в дом на холме.
На последней общей беседе мастер Хал был очень серьёзен.
– Некоторым из вас случается нарушать Заповеди, – говорил он. – Это очень плохо. И, чтобы не стало совсем плохо, нужно сразу же рассказывать об этом мне. Тогда мы с нарушителем вместе постараемся исправить дело, для чего, конечно, нарушителя надо будет наказать. Да, наказать – для его же блага. Это, я надеюсь, все понимают?
Мы понимали. Я посмотрел на Тео, который жил через два дома от моего – он покраснел до ушей, и вид у него был ужасно виноватый.
– Больше никому, – продолжал мастер Хал, – о нарушении Заповедей говорить не нужно. Ни родителям, ни друзьям. Только мне. И я никому не скажу, это останется тайной.
Поднимаясь на холм, на первую свою личную встречу с мастером Халом (теперь вместо часа бесед эти встречи назывались часом исповедей) я мучительно раздумывал, каким же будет наказание за то, что два месяца назад я нарушил восьмую Заповедь.
Это было моё первое нарушение в жизни. Вышло всё совершенно случайно: я перерывал свою комнату в поисках книги, которую должен был прочесть к завтрашнему уроку в школе. Времени на чтение оставалось мало, терпения на поиски не оставалось совсем, и в какой-то момент я замер посреди комнаты, оглядываясь кругом, сердитый и полный желания немедленно найти чёртову книгу.
– Да где же она!!! – выкрикнул я, и подскочил на месте от неожиданности: груда одежды на полу рядом с кроватью зашевелилась, и предмет моих поисков, шелестя страницами, выпрыгнул на середину комнаты и плюхнулся у моих ног.
У меня закружилась голова, в ушах тоненько зазвенело, а во рту появился острый медный привкус. Заповедь восьмая: перемещение вещей и предметов, которые можно поднять и удержать в руках, с применением запретной энергии.
Я во все глаза смотрел на предательницу-книгу и чуть не ревел от испуга и обиды: вот так вот, без малейшего намерения, нарушить Заповедь!
Читать я не смог: буквы расплывались перед глазами, звон в ушах не проходил. Сначала я подумал было, что это от страха, но на следующее утро оказалось, что я заболел, и в итоге провёл в постели три дня, не в состоянии даже поднять руки. Болела голова, ломило все кости. Я знал, что это высшие силы наказали меня "за обращение к ним всуе", как и предупреждал мастер Хал. К счастью, никто, кроме меня, этого не понял. "Все дети иногда болеют" – так сказала маме бабушка Рина, наша лекарка.
У меня даже возникла мысль не рассказывать эту историю мастеру Халу – я ведь уже наказан, разве нет? Но я устыдился, и в итоге, запинаясь и краснея, выложил учителю всё, что произошло.
Под потолком сушились пучки трав, а за ставнями гудел нескончаемый ветер холма. Мастер Хал выглядел одновременно очень озабоченным и почему-то очень довольным.
– Бывает, – сказал он. – Это со многими бывает, и особой беды тут нет. В чём ты виноват, Тим?
– Я нарушил Заповедь, – прошептал я.
– Но ты же не хотел, – возразил мастер, – как же так вышло?
Я молчал. Я не знал, как так вышло.
– Ты помнишь, что я говорил на беседах о самоконтроле?
– Самоконтроль, – неуверенно начал я, – необходим, для того чтобы держать себя в руках. Энергия... запретная энергия…
– Магия, Тим, – прервал меня мастер Хал. – Мы с тобой на исповеди, где же ещё называть вещи своими именами, как не здесь? Да, магия непосредственно связана с силой воли, и при неумении себя контролировать сильные эмоции провоцируют выплеск магической энергии. И ты совершенно прав, Тим: именно этот выплеск уложил тебя на три дня в постель.
Мне стало чуть легче. Мастер Хал подал мне чашку с чаем. Чай пах дымом и травой.
– В будущем, – продолжил мастер, – избегай сильных эмоций, особенно тех, которые направлены на конкретный объект.
– Объект? – переспросил я, не понимая.
– Книга, чашка с чаем, собака или кошка… Человек, – последнее слово на мгновение повисло в воздухе, и ветер взвыл особенно сильно. – А для тренировки самоконтроля, я назначаю тебе наказание.
Мастер Хал немного подумал и заключил:
– Ты натаскаешь воды, и заполнишь большую бочку на заднем дворе у бабушки Рины.
На том и закончилась моя первая исповедь. Три дня я таскал вёдра из колодца на краю деревни, и, одно за другим, опрокидывал их над бочкой бабушки Рины. Тео, который усердно пропалывал на огороде грядки с морковкой, время от времени поднимал голову и улыбался мне, его улыбка была широкой и беззаботной, и я отвечал ему точно такой же. Нарушения Заповедей больше не висели над нами: мы покаялись, и получили прощение.
…
Нарушение оказалось первым, но не последним: восьмая Заповедь на три долгих года сделалась моим проклятием. Стоило мне задуматься, и предметы летали, повинуясь моим желаниям: нож прыгал в руку со стойки, чашка, упавшая со стола, замирала над полом и возвращалась обратно, ботинки, стоявшие у дверей, подползали к кровати. И каждый раз я валился с ног, и три-четыре дня не вставал с постели.
Мастер Хал терпеливо объяснял мне правила самоконтроля, и назначал наказания для лучшего усвоения этих правил. К счастью, мне удалось сохранить большую часть своих нарушений Заповедей в тайне: страх пред разоблачением отлично помогал мне контролировать себя на людях. Всё же, люди начали смотреть на меня косо: уж слишком часто я колол дрова, подметал дорожки и работал в чужих огородах. Чаще меня это, пожалуй, приходилось делать только Тео.
Не так уж много в деревне работы, на которую можно отправить нарушителя Заповедей, и то и дело мы с Тео оказывались рядом, а иногда задание было одно на двоих.
Было бы странно, если бы мы не подружились.
У Тео были светлые, выгоревшие под солнцем волосы, и глаза цвета тёмного ореха. Ещё у него была удивительная память: услышанное однажды он мог повторить без запинки, не перепутав ни одной буквы. Иногда в его голове сами собой появлялись строки книг, которых он не читал, и ему случалось ненароком проговорить такие строки вслух – обычно во сне. Он не любил говорить об этом: я так и не понял, какие Заповеди он нарушал и какие проступки отрабатывал. Пожалуй, это была единственная тема, которую мы старательно обходили в наших бесконечных разговорах.
Другие ребята нашей парочки сторонились. Все, кроме Кити.
Мы с Кити были вместе с трёх лет, и такая вещь, как моя плохая репутация, её не волновала – а я считал это само собой разумеющимся. И хватило одной встречи с Тео для того, чтобы его репутация перестала её волновать тоже.
…
На дереве было гнездо – гнездо хохлатой длиннохвостой птицы, которая клевала семечки из наших рук, если мы сидели смирно. В гнезде лежали четыре яйца, ярко-розовых с крупными синими мазками. И Кити, которая обычно называла нас с Тео сумасшедшими, глядя, как мы карабкаемся по гладкому стволу, ради такого чуда решила к нам присоединиться. Мы долго по очереди любовались на круглое гнездо из самых тоненьких веточек, где, в аккуратных пуховых ямках, розовели яйца. А когда мы стали спускаться, Кити сорвалась.
Тео был наверху, я уже стоял на земле. Нога Кити соскользнула с ветки, и она полетела вниз – молча, не вскрикнув. Сорвалась она не с такой уж большой высоты, но я успел представить, как Кити падает, и даже услышал стук удара о землю – и увидел, что она не падает.
Что она висит в воздухе, на высоте меньше чем в половину человеческого роста, висит, сжавшись в комочек и зажмурившись. Потому что я держу её, не давая упасть.
– Мамочки, – сказала Кити, не открывая глаз.
Я отпустил её, усилием воли словно разжав пальцы, и она всё-таки упала, а Тео, который не успел ничего понять, закричал сверху: "Всё в порядке?"
А потом из-под меня словно выдернули землю, и я потерял сознание, в первый раз в жизни.
В этот день мастер Хал впервые вышел из себя.
Я лежал на жёсткой кровати в его доме, глаза у меня слезились, мир вокруг ходил ходуном, а Кити забилась в угол и, кажется, ревела в три ручья.
– Чему я учил тебя три года? – мастер почти кричал, – Ты же можешь погибнуть! С юной леди ничего бы не случилось, максимум, подвёрнутая нога!
Кити из угла заревела сильнее. Я попытался что-то сказать, и снова потерял сознание.
Когда я во второй раз очнулся, всё на той же кровати, я увидел рядом с собой маму. Она, очень мягко и ласково, объяснила мне, что подобного нарушения Заповедей в деревне не было уже больше десяти лет. Что она и отец долго беседовали с мастером Халом, и приняли решение – оставить меня у него. Временно. Для того чтобы избежать повторения, сказала она. "И сохранить тебе жизнь" – читалось в её глазах.
Я поселился в доме на холме. Месяца три, не меньше, я носа не казал в деревню: мне было стыдно. Большую часть времени я сидел на одном из камней с северной стороны холма и смотрел на сеть трещин, опутывавших мёртвые холмы и долины. Я всерьёз подумывал уйти туда и не вернуться, мне хотелось провалиться сквозь землю, и я почти жалел, что не умер – мне казалось, это было бы справедливо.
Так продолжалось до тех пор, пока, в один из дней, мастер Хал не подошёл и не сел на камень рядом со мной.
– Что ты знаешь о войне, Тим? – спросил он безо всякого предисловия.
– То же, что и все, – ответил я. – То, что вы рассказывали. Триста лет назад, древние люди прогневали высшие силы, тем, что применили запретную… магию, и высшие силы покарали их.
– Почти так, Тим, – кивнул мастер. – С парой небольших уточнений. Видишь ли, в те времена магия не была запретной.
Я молчал – просто не знал что сказать. Все наши Заповеди – их не было? Как же так?
– Это же просто… ну, невозможно! – наконец произнёс я.
– Сейчас – да, – согласился мастер Хал. А тогда применение магии не влекло за собой слабости и болезни. Видишь ли, Тим…
Я слушал, забывая дышать. Оказывается, древние люди использовали магию, даже не задумываясь об этом. Перемещали предметы. Предсказывали будущее. Разговаривали, не прибегая к словам. Летали! Завораживали животных!!! Даже людей (последнее, впрочем, насколько я понял, всё же было под запретом – из этических соображений). Пока не началась очередная война. Обычная, не между людьми и высшими силами, а между людьми и другими людьми. А точнее – между магами и магами. И слова "маг" тогда не было ругательством: магов уважали. Их, кстати, было немного – способностями к магии обладал примерно каждый десятый.
На этом месте я открыл было рот, чтобы удивиться – ведь в нашей деревне нарушить Заповедь может любой! Но мастер Хал покачал головой: позже, мол, станет понятно.
Так вот, по словам мастера Хала выходило, что в этой войне маги сделали что-то страшное. "Прорвали ткань мироздания" – сказал он. И через эту прореху (какую? где??) каким-то образом утекла вся магическая энергия, заполнявшая этот мир. Утекла практически мгновенно. "Представь, что в дне океана проделали дыру" – я представил. Вытекает вода, с жутким рёвом. Обнажается океанское дно. Рыбы разевают рты и задыхаются… Я помотал головой: картинка выходила жуткая.
– Почти так всё и было, – кивнул мастер, глядя на выжженные холмы на севере. Сегодня ветер дул оттуда, и моя одежда вся пропиталась копотью.
– Триста лет, и ни одной травинки, – сказал мастер. – Трудно представить, правда?
Мир не может существовать без магической энергии. Вообще не может, никак. Именно эта энергия связывает всё воедино. Мир погиб – весь и немедленно, как погиб бы океан без воды.
– А мы? – нарушил я повисшее молчание.
А мы, оказывается, живём как бы в луже на дне погибшего океана. В нашем мире были места, копившие в себе магическую энергию. Её, кстати, обычно называли не магической энергией, а короче – маной.
Так вот, существовали места – источники маны. Места… и люди. Маги.
– Понимаешь, Тим… обычные люди погибли все и сразу – у них не было ни одного шанса. Ни малейшего. Остались те, кто способен создать и удерживать вокруг себя ману… Что-то вроде пузыря, наполненного жизненной силой.
– Мы все – маги? – переспросил я, не в силах поверить.
– Именно, Тим, – очень мягко сказал мастер Хал. – Все до одного. Маги и потомки магов. Те дети, которые не унаследовали магического дара родителей, просто-напросто умерли в младенчестве. Естественный отбор в самом жёстком варианте из возможных, если ты понимаешь, о чём я.
Наверное, я понял. Каждый человек способен производить ману. В небольшом количестве, но для поддержания жизни этого хватает. А магические действия расходуют эти несчастные крохи маны, выплескивая их в окружающий мир. Оставшись без защитного кокона, человек слабеет, и может умереть.
Наши Заповеди – не мораль и не этика, а жизненная необходимость. В магии нет ничего плохого, но применять её в том мире, в котором мы все сейчас живём – самоубийство. А у меня – очень, очень серьёзные способности к магии, вот она и выплёскивается. Самопроизвольно. Собственно, мастер Хал собирался сказать мне то, что говорит сейчас, лет на пять позже, но ему больно смотреть на моё отчаяние.
Нет ничего плохого в том, что я нарушил восьмую Заповедь. Это опасно для моей жизни – и только. Но ничего дурного я не сделал.
Я вздохнул – грудь отозвалась болью: оказывается, я уже долго не дышал.
– Кто ещё..? – голос был сиплым. – Кто ещё знает, в деревне?
– Кое-кто из старших, – отозвался мастер Хал. – Пара подростков. Зачем лишать остальных надежды? Зачем говорить, что люди обречены на существование между южным склоном вот этого холма и морем на ближайшие несколько тысяч лет? Что нам не разрастись, не создать ни одного города? Что наши дети, и дети наших детей, будут ютиться на этой полоске земли – единственной живой полоске на много миль? И что те из них, кто не унаследует магического таланта родителей, умрут, едва родившись? А ведь талант передаётся далеко не всегда.
Да, у нас в деревне дети часто рождались мёртвыми. Все мы думали, что это от каких-то болезней. Впрочем, отсутствие способностей к магии в таком мире, что нам достался – это и есть болезнь.
Сотни вопросов вертелись на языке, но действительно важным был только один. Его я и задал.
– Кто вы, мастер Хал? – спросил я.
Он улыбнулся.
– Видишь ли… Как это ни странно на первый взгляд, большинство из тех, кто выжил и сумел приспособиться – не опытные, действующие маги, а простые люди, которые даже не догадывались о своём даре.
А знаешь, почему? Тебе ведь трудно контролировать себя, Тим. Магия вырывается наружу, хотя ты с детства затвердил тринадцать Заповедей и усердно учишься самоконтролю. А нас... нас-то учили совсем другому.
Их учили развивать данные природой способности, и поощряли как можно более частое применение. Магия доводилась до автоматизма. И после катастрофы маги, привыкшие без раздумий пользоваться своим даром, один за другим погибали, выплеснув в пустой, иссохший мир последние капли воды из своих ладоней.
– Остались единицы. – Ветер подхватывал тихие слова мастера Хала и уносил их на юг, я с трудом слышал его и напрягал слух, стараясь не упустить не слова. – Выжили те, кто, во-первых, обладал сильной и жёсткой волей, а, во-вторых, способностью производить и удерживать большее количество маны, чем все остальные. Ведь многие вещи, стоит им раз научиться, не уберёшь самым жёстким самоконтролем.
– Насколько я знаю, – закончил он буднично, – в настоящий момент я остался один.
– Вам триста лет? – спросил я. Кажется, я потерял способность удивляться.
– Пятьсот, Тим, – ответил он. – Пойдём в дом – ветер медленно, но верно превращается в ураган. И, Тим… Никому не рассказывай то, что я рассказал тебе сегодня. Будем считать, что на сей раз, это я исповедовался тебе.
Жизнь на холме текла медленно и размеренно. Я много, запоем, читал, и жизнь до катастрофы вставала передо мною в многообразии красок и оттенков. Города. Люди. И – магия, паутиной пронизывающая мир снизу доверху. Мастер Хал понемногу учил меня самым простым, основным магическим действиям, почти не расходовавшим драгоценную ману – но приносящим пользу. В остальном, каждый день был до боли похож на предыдущий.
В деревне же и вовсе ничего не менялось. Люди долго сторонились меня – нарушителя Заповедей, но со временем это прошло. Друзья начали задерживаться после своих исповедей у мастера, для того, чтобы перекинуться со мной словом-другим.
Кити и Тео, конечно же, начали навещать меня раньше других, и всё чаще приходили вместе. В один прекрасный день я понял, что это значит – и опять долго сидел на камне с северной стороны холма. Было больно, но, по совести говоря, я потерял Кити раньше – в тот день, когда поддержал её, падающую с дерева, в воздухе. Это было несправедливо – я не был ни в чём виноват. Но всерьёз возмутиться этой несправедливостью я почему-то не мог – наверное, потому, что она съёживалась и бледнела в сравнении с глобальной несправедливостью окружающего нас мира.
Маленький синий цветок, который я больше месяца выращивал на самой границе травы и спекшегося камня, завял. Тех жалких крох подпитки, которые я мог на него потратить, оказалось недостаточно.
– Невозможно, Тим, – сказал мастер, выслушав меня. – Тебя не хватит на то, чтобы оживить и пяди земли за пределами нашей деревни. Вот если бы ты отдал всего себя, выложился досуха, тогда… но лишнее распаханное поле не стоит твоей жизни.
– Но значит, это всё-таки возможно? – спросил я.
– Я бы не хотел, – медленно, не глядя на меня, сказал мастер, – чтобы люди превратились в существ, немногим отличающихся от баранов, которых приносят в жертву для того, чтобы земля была плодородной.
…
Тео по-прежнему ходил на исповеди к мастеру Халу гораздо чаще других, и Кити как-то, пока мы с ней сидели и болтали во дворе, ожидая окончания часа Тео, с грустью обмолвилась мне, что её мать не одобряет этой дружбы. На слове "дружба" Кити запнулась и покраснела. Я улыбнулся ей – мол, всё в порядке.
– Мама говорит, – сказала Кити, – что меня словно тянет к... к нарушителям. К ненадёжным. Ты, потом Тео…
Она окончательно залилась краской и умолкла.
– Тебе там жениха ещё не подыскали? – как мог небрежно спросил я.
И попал в яблочко. Кити разревелась и призналась, что в её доме идёт настоящая война – и что они с Тео подумывают уйти из деревни.
– Куда? – растерянно спросил я. Мысли разбежались. Все, до одной. Рыжая девчонка, ревущая у меня на плече, собиралась свести счёты с жизнью – просто ещё не знала об этом.
Им было всё равно. Куда-нибудь. Я вдруг осознал, что время, проведённое в доме на холме, и воспитание мастера Хала, и его книги сделали меня гораздо старше моих пятнадцати лет. Гораздо старше Кити.
– Кити, вокруг нет других деревень. Нет земель, пригодных для жизни. Вспомни, разве хоть один человек, ушедший искать людей, вернулся?
Бесполезно – она не хотела слушать.
А я не мог ей ничего сказать. Я дал слово мастеру Халу хранить его тайну – и, к тому же, я понимал, что он прав.
– Кити, – сказал я беспомощно, – Кити… Поговори хотя бы с мастером Халом. Или Тео пусть поговорит! Мастер не выдаст вас, он же не может нарушить тайну исповеди?
Кити долго колебалась: с одной стороны, побег не относился к нарушениям Заповедей, с другой – представлял собой поступок гораздо более серьёзный, чем подхватить силой воли девчонку, падающую с дерева. В конце концов, она обещала поговорить с Тео, и не уходить в никуда, не сообщив о побеге хотя бы мне.
Тео вышел от мастера Хала с кривой улыбкой и сообщил, что ему дали задание срыть небольшой холм за колодцем, а землю перетаскать на пустырь за западной окраиной деревни – там будут разбивать сад. Мы с Кити потрясённо молчали – это что же он должен был натворить? Но о таком, понятное дело, нельзя спрашивать.
Потом они попрощались и ушли – я долго следил за тем, как они спускаются с холма, идут так близко друг к другу, что рыжие кудри Кити лежат на плече Тео.
Надо ли говорить, что чувствовал я себя при этом на редкость отвратительно?
Часть 2.
